никогда не ездил внутри двора на велосипеде, а, придерживая его рукой, обычно не спеша шел по дорожке к дому, осматривая по пути кусты и клумбы, останавливаясь, чтобы поправить ветку или цветок, иногда заговаривая со своими любимцами — кустами нежно-розовых роз. Садовник жил своим особым, не похожим ни на какой другой, вечно прекрасным миром цветов и растений. Они были для него словно живыми, составляли то, без чего ему, рано потерявшему сначала двух своих сыновей, а затем и жену, трудно, да, пожалуй, и вовсе невозможно, было бы жить на свете.

Хозяева давно предлагали Аджиту переехать в одно из пустующих помещений дворницкой, но он все не решался, хотя каждый день ему приходилось проделывать отнюдь не близкий путь почти через весь город. Причина его отказа от столь выгодного предложения была мало кому понятна: не будет же здравомыслящий, хотя и с большой чудинкой, человек так держаться за несколько кустов роз да одну-другую цветочную клумбу, ютиться в крошечной, в сезон дождей насквозь промокающей, зимой постоянно холодной полуразвалившейся лачуге, когда совершенно бесплатно ему предлагают очень приличное жилье. Но для Аджита невозможно было бросить цветы у дома, где он жил. Ведь они — вся его семья, и каждое утро он здоровался с сыновьями, ставшими крепкими кустами ярко-красных роз, целовал жену в нежно-желтые бутоны. Мало кому было известно, что к этим кустам посыпал он прах своих умерших родных и они были всегда рядом с ним, провожали каждое утро на работу, а вечером ждали его домой. Он привык разговаривать с цветами, и они, как ему казалось, общались с ним, рассказывали ему о многом, чего не может знать человек.

В саду особняка у него были тоже свои друзья, и каждое утро он старался хоть немного поговорить с ними.

Садовник обошел дом, прислонил велосипед к стене и, подойдя к двери дворницкой, постучал. Никто не ответил. Он толкнул дверь, вошел внутрь, заглянул в расположенную рядом с входом комнатку — там на топчане мертвецким сном спал слуга-чокидар. Аджит знал, что Махмуд всегда встает рано, с первыми лучами солнца, и поэтому немного удивился. Но что делать, человек в отличие от цветов — явление непонятное. Да и не его это дело. Садовник вышел из дворницкой, прикрыл за собой дверь и начал свой обычный утренний обход двора.

Расправив спутавшиеся ветки, Аджит заметил сломанный стебель хризантемы у тропинки напротив окон гостиной и почти физически ощутил боль цветка. Он взглянул чуть дальше и увидел втоптанный в землю молодой росток. Следы вели к окну гостиной. Там около самого окна была сломлена ветка куста белых роз. Садовник попытался осторожно поправить стебель, но понял, что цветок уже вряд ли можно спасти. Тогда он, сломав почти до конца стебель, взял цветок в руки, поднял к крепнувшим лучам утреннего солнца. Надо как можно скорее поставить его в воду, с тем чтобы продлить жизнь хотя бы еще на несколько часов. Так с цветком в руках прошел он по тропинке вдоль дома и приблизился к веранде.

Обычно он входил в гостиную с парадного входа, ставил на стол и секретер свежие букеты цветов, но сейчас не было надобности огибать весь дом — дверь на веранду была приоткрыта. Аджит открыл полностью чуть заскрипевшую дверь, вошел в гостиную и сразу остановился, увидев в кресле фигуру Бенджамина Смита. Сначала садовник подумал, что Бенджи-сааб спит — знать, хорошо вчера повеселились. Садовник, ровно относившийся ко всем людям, в душе все же немного симпатизировал Бенджи-саабу, прекрасно говорившему на местном языке, всегда приветливому и слегка задумчивому.

Аджит вообще не любил спешащих, суетливых людей, которых интересовали только сиюминутные радости, огорчали всякие пустяки. Бенджи-сааб был не из таких. Он любил встать с восходом солнца, выйти во двор, полюбоваться цветами, переброситься с Аджитом парой фраз о погоде, дождаться разносчика газет, получить от него туго свернутые в рулон газеты, сесть в плетеное кресло на покрытой упругой травой вечнозеленой лужайке перед домом и, не торопясь, попивая крепкий душистый чай — обязательно без сахара и молока, познакомиться с новостями.

— Бенджи-сааб, — негромко позвал садовник, не проходя внутрь дальше порога веранды. Ответа не последовало. Аджит чуть продвинулся в глубь комнаты и громко окликнул хозяина. Снова тишина, и только цокот пролетевшей над самой верандой стайки зеленых попугаев нарушил ее. Уже понимая, что с хозяином дома произошло неладное, садовник быстро подошел к креслу и сзади осторожно положил руку на плечо сидевшего. И тут старику стало ясно, что хозяин мертв. Аджит не испугался — он знал, что смерти нельзя бояться, она обязательно придет и унесет человека в далекую неизвестность. Он быстро вышел той же дверью во двор, уже без стука открыл дверь в дворницкую и вбежал внутрь — Махмуд еще спал. Садовнику потребовалось немало усилий, чтобы растолкать слугу-чокидара, объяснить ему, ничего спросонья не понимающему, что в доме случилось несчастье. Тот еще некоторое время сидел на топчане, глядя испуганными, беспрестанно моргающими глазами на садовника. Наконец он, кажется, пришел в себя, быстро оделся и вместе с Аджитом поспешил внутрь дома.

— Что, дома никого больше нет? — спросил Аджит, когда они вошли в гостиную. Слуга ничего не ответил, а, медленно ступая на цыпочках, приблизился к сидевшему в кресле, осторожно толкнул руку сидящего и, увидев, как она, соскользнув с рукоятки кресла, повисла, закрыл лицо руками и быстро-быстро забормотал какую-то молитву. Потом повернулся, подошел к садовнику.

— Вилли-сааб уехал в пятницу в Беерут, а Кунти в субботу решила навестить сестру. Несчастье-то какое! Смотри, — он показал пальцем на кресло, — там пистолет.

Аджит подошел к креслу — у передней правой его ножки на толстом с выпуклым вишневым узором ковре валялся вороненый пистолет.

— Как же это я не слышал выстрела? — еще не совсем осознав происшедшее, произнес слуга.

— Да ты так храпел, что хоть бомба разорвись — не разбудишь.

Садовник обошел кресло — голова хозяина с закрытыми глазами свалилась чуть набок, и только сейчас, внимательно вглядевшись, он заметил маленькое темное пятно на левом лацкане пиджака сидевшего. Аджит несколько раз медленно покачал головой.

— Надо полицию вызывать.

Махмуд, каждый день допоздна смотревший по телевизору старые американские боевики и индийские полицейские детективы, знал, что делают в таких случаях. Он прошел внутрь гостиной к стоявшему на тумбочке, рядом с большой под желтым шелковым абажуром настольной лампой, телефону, набрал номер полиции и, услышав голос дежурного, начал сбивчиво говорить в