детали в жизни вашей страны. А пока мы именем нашего короля накладываем на город контрибуцию в размере четырехсот тысяч талеров^[1]. Деньги должны быть здесь завтра к утру. В противном случае город исчезнет.

— Как это? — удивился Вильчек. — Куда он исчезнет?

— Превратится в дым, а ветер его развеет. Попросту говоря, мы его сожжем.

— Но я не могу себе представить…

— Это, пан бургомистр, делается очень просто.

— У нас нет таких денег. К тому же пожары уже начались.

— Что вы! Разве это настоящие пожары? Сгорело всего несколько домов. Если не соберете до утра денег, вам предстоит увидеть настоящий пожар.

Тут в зал вошел ксендз Шимановский. Бледный, хромающий, он направился напрямик к Карлу, упал перед ним на колени, попытался поцеловать королю руку.

— Может быть, мы виноваты, — забормотал Шимановский, — пусть так. Мы готовы понести наказание. Но то, что делается, ужасно! Солдаты врываются не только в дома, но и в костелы. Они оскверняют святыни!

— Для наших благочестивых евангелических воинов католические костелы никак не святыни, — ответил Карл. — Мы боремся за истинную веру. Но как только будет выплачена контрибуция, я прикажу солдатам быть ласковее.

— Каждый считает свою веру истинной, — смело возразил Шимановский. — И каждый вправе прославлять именно ее. Так, мы не согласны с тем, что проповедуют русские схизматики, и с помощью церковной унии пытаемся обратить их на путь истинный и возвратить в лоно римской церкви. Но пушки, пистолеты и сабли не всегда лучший аргумент в сложном споре. Надо помнить, что противник может научиться лучше стрелять.

— Все это меня мало интересует, — сказал король. — Я не дам своим противникам времени на учебу.

— И все же я прошу выслушать меня, — не сдавался ксендз. — Не испытывая симпатии к схизматикам, умоляю ваше величество приказать, чтобы не взрывали кладбище при Онуфриевском монастыре, главной святыне русских. Там у них братство и печатня. А на кладбище похоронен их просветитель Иван Федоров Москвитин. Мне только что сообщили, что взорвана его могила.

— Какой просветитель? Какая могила? — удивился Карл.

— Когда-то, очень давно, этот человек печатал здесь русские книги. Схизматики чтят его память. И в осквернении могилы обвинят нас, верных слуг римского престола. Ваши солдаты делают подкоп под монастырь и взрывают могилы вблизи его стен.

— Значит, из монастыря стреляют?

— Нет, просто монахи заперли ворота.

— Это невежливо с их стороны, — мрачно заметил Пипер. — Гостей надо радушно встречать.

— Но ведь разрушение кладбища и монастыря создаст осложнения не только для нас, но и для нового государя Станислава!

Карл задумался. Пожалуй, в словах Шимановского был смысл. Станиславу Лещинскому будет не так просто удержаться на польском троне. И ему вряд ли следует сейчас ссориться с кем-либо из своих новых подданных.

— Пусть будет по-вашему, — решил король. — Штурм монастыря прекратить. Если кости этого русского святого выброшены взрывом, перезахоронить. Уменьшаю контрибуцию на сто тысяч талеров. Большего сделать не могу. Зигмунта Галицкого найти и повесить. О русском просветителе узнать подробнее и доложить мне. Сейчас мне больше нечего сказать.

Бургомистр, члены Совета и Шимановский, отвешивая поклоны, удалились. В зале остались только шведы.

Через час королю доложили, что при штурме потеряно четыреста человек. Сколько погибло горожан и воинов Галицкого, никто не считал. Более того, сам Галицкий с небольшим отрядом прорвался сквозь шведские заставы и удрал из города. Челуховскому, сообщившему ценные сведения, выдано пять талеров, но он просит еще.

— Дайте десять! — разрешил Карл.

Затем королю объяснили, что город разделен на три партии: сторонников свергнутого короля Августа, сторонников Станислава Лещинского (их немного) и русских, которых большинство.

Карл нахмурился. Все это ему мало нравилось. Три партии в одном городе. Зачем? Что за борьба между католиками, схизматиками и униатами? Все они одним миром мазаны и вряд ли заслуживают доверия. Шведского короля тревожило и то, что в городе слишком много русских. Кроме того, как считал Карл, в Польше издавна существовало лишь две партии: ревностных сторонников того или иного вельможи или идеи и столь же ревностных противников и того, и другого. Третья — это для чего бы? Лишнее…

— Уж не партизаны^[2] ли эти русские московского царя?

— Не простой вопрос, ваше величество, — сказал осторожный Пипер. — Как мы выяснили, город когда-то был основан русским князем Данилой Галицким, позднее даже принявшим титул короля. Между польской короной и русскими идут споры о том, кому Львов должен принадлежать. А казацкий гетман Богдан Хмельницкий в своих универсалах именовал его «главным городом окраины русской» и не скрывал, что надеется освободить его… Хотим мы того или не хотим, ваше величество, русских здесь много. Особенно в предместьях. Другими словами, будучи братьями по вере и языку с московитами, они если и не стали, то в любой момент могут стать партизанами царя Петра. Нам остается надеяться, что новый польский государь Станислав Лещинский сумеет найти общий язык со здешним народом. Со стороны вашего величества было в высочайшей степени мудро распорядиться о прекращении, пусть даже и справедливых, — ведь львовяне сопротивлялись нам! — репрессий и о перезахоронении праха русского печатника.

В дверь постучали — осторожно, точно извиняясь за то, что посмели нарушить беседу. Пипер вышел и сразу же вернулся.

— Есть сведения о русском печатнике. Он жил здесь лет сто пятьдесят назад. Хотел открыть русские типографии и школы.

— Русские школы здесь ни к чему, — сказал король. — И вообще, чем меньше их будет в мире, тем лучше.

— Совершенно с вами согласен, ваше величество. Один из предков Челуховского, который имел честь говорить с вами, действительно вёл борьбу с русским печатником. Этот достопочтенный муж, он носил титул графа, был какой-то важной персоной среди иезуитов.

Карл холодно посмотрел на первого министра.

Первый министр умолк.

— Меня мало интересуют могилы русских печатников и их распри с иезуитами. Я забочусь лишь о том, чтобы сохранить дисциплину нашей армии. Кроме того, хотел бы вам напомнить, что я нуждаюсь в советниках, а не в советчиках. И менее всего следует объяснять мне самому мои же действия… Мы не пропустим обедню?

Карл всегда молился дважды на день. Пусть бушует непогода, пусть разверзнутся хляби небесные и на землю хлынет поток, пусть гремят орудия и рушатся державы, но минуты, предназначенные для общения с богом,