слагается вселенная Джейн Остен. Погрузившись в ее книги надолго, я обнаруживаю, что сознание мое полностью подчиняется ритму ее мысли. Нормальное общение с современниками становится затруднительным. На меня косятся. Если, к примеру, звонит издатель, чтобы справиться, как продвигается текущая работа, я борюсь с желанием ответить: «Увы, сударыня, мне что-то неможется. Меня снедает желание остаться наедине с Джейн. Вправе ли я, ввиду этого обстоятельства, смиренно просить вас о продлении срока еще на неделю?»

…В книге Дэвида Лоджа «Академический обмен» щуплый, весь в твиде, британец едет по обмену в США, в государственный университет Эйфори, на Западном побережье, в то время как его внушительного вида стремительный коллега прибывает в Англию, в залитый бесконечным дождем заштатный красно-кирпичный университет в Раммидже. Американец, Моррис Запп, устало начинает занятия:

«— Ну-с, что вам не терпится обсудить сегодня?

— Джейн Остен, — пробормотал юнец с бородкой.

— А, да. А тема какая?

— „Джейн Остен и ее представления о морали“.

— Вот как? Что-то это на меня не похоже…

— Я не понял темы, которую вы дали, профессор Запп.

— Тема была „Эрос и Агапе в позднем творчестве Остен“, верно? Что же тут непонятного?

Студент поник головой».

Собственно, шутка кроется тут в контрасте критических стилей: британцы еще скованы этическими баталиями, патрулируемыми Ф. Р. Ливисом, а американцы уже рванули в архитектонику мифа и структурализм. Но на более глубоком уровне Лодж подразумевает, что непостижимым образом Джейн Остен способна дать занятие всякому. Моралисты, «эротисты и целомудристы», марксисты, фрейдисты, юнгианцы, семиотики, деконструктивисты — каждый найдет себе поле для игр в этих шести, один подобен другому, романах о провинциалах из среднего класса. И для каждого поколения критиков и читателей книги Остен, безо всякого усилия, рождаются заново.

Всякий век привносит с собой свои особенности, и нынешний остеновский бум вполне обнажил наши собственные тревоги. Мы с кайфом роскошествуем в мире Джейн, смакуем тонкости его смыслов и подтекстов, но отклик наш в основном вполне трезв. Внимание приковывается прежде всего к тому, как ограничены были возможности женщин, как краток их расцвет, когда они могли вступить в брак, как мертвяще медленно тянулось при этом время. Мы отмечаем, как много было поводов причинить человеку социальный урон и как заинтересованы были власть имущие в нанесении такого урона. Мы видим, как мало возможностей защититься от тех, кто их ненавидел, было у людей, властью не облеченных. Мы недоумеваем, откуда же взять жениха бесприданнице. Бедный жениться не может. Но и богатый тоже не может. Но тогда кто же? Мы маемся их вынужденным затворничеством (как отчаянно эти киношники стремятся вытащить персонажей на свежий воздух!). Превыше всех добродетелей Джейн Остен ставила «искренность»; но искренность, как мы ее понимаем, не имеет там никакой почвы для саморазвития. Один откровенный разговор между Энн Эллиот и Фредериком Уэнтвортом, и «Доводов рассудка» — как не бывало. Мы рады бы поделиться с ними нашими удовольствиями. Мы поражаемся их способности к самоограничению. И мы в ужасе от томившей их одуряющей, всепоглощающей скуки.

Прессой уже отмечено, что новый сериал Би-би-си вскрыл латентную «чувственность», которая таится в творениях Джейн Остен; естественным образом в фильме обнаруживается и куда более откровенная чувственность, присущая уже не ей, а нам. Остен, в конце концов, славится своей рассудочностью — это воистину скареда в описании всего, что касается еды, одежды, животных, детей, погоды и ландшафта. Но мы, в наши девяностые, этого ни за что не потерпим. Так что на телеэкранах в самом зачине Дарси и Бингли мчатся по направлению к Незерфилд-парку на своих всхрапывающих конях, в то время как Элизабет неподалеку наслаждается прогулкой, вприпрыжку, по холмистым окрестностям. Позже, выбравшись из ванны, Дарси выглядывает в окно и видит, как Элизабет резвится с собакой. Полуодетая Лидия налетает на мистера Коллинза и, хихикая, смущает его своим декольте. В муках безрассудной страсти к Элизабет Дарси занимается фехтованием. «Я это переборю, — бормочет он про себя, — переборю!» А по пути в Пемберли, небритый, стискивая коленями горячего коня, не выдерживает, спешивается и импульсивно бросается в пруд. Здесь, совершенно очевидно, мы удаляемся от Джейн Остен и приближаемся к Д. Г. Лоуренсу и даже Кену Расселу. «В книгах Остен вдосталь подавленной сексуальности, — заявил Дэвис, — и я выпустил эту сексуальность наружу». Но за чем остановка? Почему бы не дать ей таблеточку витамина С, не помассировать спинку? Нет, персонажи Остен сопротивляются манипуляциям века терапии. Будучи созданиями литературными, они подпитываются подавлением чувств. Именно в этом источник всей их противоречивой энергии.

Теперь об исполнителях, представляющих собой свидетельство феноменально глубокой, аккуратной и тактичной режиссуры Саймона Лэнгтона. Дженнифер Эли — не вполне безупречная Элизабет потому хотя бы, что таких созданий в природе не существует; Элизабет, попросту говоря, это Джейн Остен, только одаренная красотой, а такая Джейн Остен Элизабет никогда бы не сотворила. Эли обладает энергией и теплотой; ее улыбка полна прелести почти оргастической; она умудряется выглядеть одновременно и соблазнительной, и ранимой в этих платьях для беременных «а-ля стеганый чехольчик для вареного яйца», в которые ее ради пущей «достоверности» обрядили; и у нее прекрасные глаза; вот только вжиться в чужую личность ей не вполне удается. Колин Фёрт — это Дарси, который изощренно-убедительно претерпевает развитие от неподкупной прямоты и невозмутимости к сердечному чувству. Чтобы познать свое сердце, Элизабет только и нужно, чтобы перед ней выложили все факты. Дарси же для этого требуется преодолеть не меньше двух веков эволюции. Украшение актерского ансамбля — Элисон Стэдмен. Нашлись зануды, которые сочли, что ее миссис Беннет простовата и по-диккенсовски карикатурна, на самом же деле ей удалось добиться поразительного равновесия между горечью и кипящей вульгарностью (и равновесие это поддерживается ее воспоминаниями о собственной привлекательности). Сюзанна Харкер создала образ спокойной, уютно тяжеловесной Джейн; Джулия Соэлха воплотила «животный темперамент» Лидии; Дэвид Бэмбер восхитительно изобразил мистера Коллинза кривлякой-мазохистом; а Анна Ченселлор за изощренными колкостями Кэролайн Бингли обнаруживает вдруг неожиданную уязвимость. Единственная серьезная актерская неудача