того, чтобы выяснить, не наделало ли ажиотажа наше недолгое представление. Нет, вокруг было по-прежнему мирно и пусто. Из-под лазоревого небесного свода так же лил свою песню жаворонок. Оживший наконец-то ветерок окатывал нас разноликими полевыми запахами.

— Много, ох, много нас ждет работы, — сказал Святослав Вятичев, оглядываясь кругом. — Ведь как же они плодятся!.. А за морем этот гигантский каганат, — просто девственный питомник.

— Да, нас ждет большая охота, — согласился Гариф.

А я, точно пронизанный животворящими лучами, глядел в уплывающую даль и думал о том, что, может, и не придется мне дождаться преображения земли своей, но, если этому все-таки суждено произойти, больше всего я хотел бы дожить до учеников. Свободные от плотско-имущественных наваждений мы выйдем как-нибудь вот в эти же солнечные поля, и я скажу им… Я скажу им… Каждый пейзажный мотив имеет свой композиционный центр. Это то средоточие смысла, выраженное в едином образе, ради которого вы и взялись писать именно этот мотив, и ни какой другой: может быть, то будет звонница старого монастыря в серебристо-голубоватом свете раннего утра; может быть, — зеленоватый ствол молодой осинки на фоне странно притягательной черноты елей или червленая от вечернего солнца ветка южного дерева в кровавой пене бьющей о скалу волны… Если именно эта деталь заставляет ваше сердце трепетать, — начинайте писать этюд именно с нее. Но только без спешки, без суеты. И не ждите немедленного непогрешимого результата. Пусть что-то вы пропишете неверно, пусть в чем-то ошибетесь, где-то не рассчитаете точно живописных отношений. Не беда! Главное, в этот, поманивший ваше вдохновение фрагмент, вдохнуть неподдельную жизнь. Чтобы он задышал, ожил. Тогда, укрепленные уверенностью в собственных силах, вы живо и радостно поведете работу дальше, от сеанса к сеансу, сопоставляя большие отношения, уточняя и углубляя этюд введением в него новых деталей, но вместе с тем, не упуская из виду и чувства общего.

1999–2001

Виталий Владимирович Амутных