растерянный, вечно голодный и закоченевший, он пугал Татьяну каждый раз, когда появлялся перед нею всегда неожиданно, бесшумно. И она чувствовала, что перед этим он где-то прячется, пока не убедится, что это именно она, и не кто-нибудь другой.

- Немцы пришли? - спрашивал он ее снова.

- Нет, - качала она головой в ответ. - И, наверное, уже не придут никогда.

Он ругал, не брезгуя никакими ругательствами, словно не замечая присутствия девушки, и свои войска, которые не хотят отступать, и гитлеровцев:

- Вот и понадейся, - чуть не плакал он. - Говорили: немцы, немцы, а эти колбасники сами-то воевать не умеют.

Однажды Татьяна целых три дня не ходила в лес, и ей почему-то уже не было жалко Павла. Но потом она вспомнила, какой он был хороший парень до войны, как они встретились впервые в поселковом клубе и как ей завидовали подруги, что ее полюбил такой парень. Она вспомнила, как писал он влюбленные нежные письма, от которых она не могла заснуть по ночам, как он ревновал ее, и ей стало жаль его. Она пошла к нему снова.

Выдался погожий, не по-осеннему теплый день, и легкая паутина летала в воздухе, цепляясь за ветви. Дойдя до обычного места свиданий, Татьяна не стала на этот раз искать его по кустам, звать его ей тоже не хотелось.

И как всегда внезапно он появился откуда-то, будто из-под земли, уже совсем потерявший человеческий облик, только голос у него остался прежним:

- Ты чего так долго не приходила? - спросил он, стоя перед ней, засунув руки в рукава ватника, а глаза горели голодным блеском, пока она разворачивала перед ним сверток с едой.

- О, и водка! - обрадовался он, вздрогнув плечами.

О немцах он в этот день ничего не спросил, и она сказала ему сама:

- Знаешь, наши-то гонят немцев!

- Врешь, - огрызнулся он. - Я сам слышал ночью, как артиллерия ухала.

- Ну так что ж, - продолжала она лгать, - а все равно их гонят.

Он допил водку и передал ей пустую бутылку.

- Все равно, - сказал он хрипло и закашлялся в рукав ватника. - Мне уже все равно.

Татьяна сложила посуду в узелок и встала, собираясь уходить. Он перехватил ее руку, попросил:

- Погоди, побудь еще со мною.

Она покорно присела с ним рядом. Павел поцеловал ее, провел рукой по ее животу.

- Ты любишь меня? - спросил он.

Прямо над их головами села на дерево кукушка, крикнула один раз свое "ку" и, словно испугавшись чего-то, улетела.

- Почему ты молчишь? - снова спросил он.

- Да, - тихо ответила она.

Он прижал ее к себе, умоляюще сказал:

- Только ты не сердись. ладно?..

Он не ласкал ее, а насиловал - грубо, жестоко, по-звериному бесстыдно, изо рта у него нехорошо пахло, и, отдаваясь ему, Татьяна - почти равнодушная, сдерживая крик девической боли, отвернулась в сторону, припав щекою к влажной земле. Глаза ее были широко раскрыты, словно от удивления, что все это так просто и совсем не так, как она ожидала.

Маленькая золотистая букашка взбиралась вверх по тонкой былинке, и Татьяна следила за этой букашкой, которая ползла все выше и выше.

Удар по лицу оглушил ее. Вправляя грязную рубаху, Павел злобно выругался:

- Ты куда смотришь, стерва? Что я тебе, скажи, противен, да? Или уже с другими намусолилась?..

Крепко стиснув оголенные ноги, Татьяна заплакала, закрывая лицо ладонями. Тогда он упал на траву рядом с нею, отрывая ее руки от лица, умоляя:

- Прости же меня, прости. пожалей меня, Танюшка, дорогая. ведь ты видишь, как мне тяжело. Озверел я тут, прости. Вот, погоди, пусть только придут немцы, и тогда. вот тогда.

Когда Татьяна выбралась из леса и переходила мост, в кювете возле дороги она увидела труп человека. Он лежал уткнувшись лицом в мох, и что-то очень знакомое почудилось девушке в его затылке с глубокой ложбинкой, в этих руках, обхвативших простреленную голову. Подойдя ближе, она, преодолев страх, перевернула мертвеца лицом кверху: это был лейтенант Володя, фамилии которого она так и не узнала.

На крыльце ее дома незнакомый солдат в шелковой рубашке, поставив ногу на резные перила крыльца, чистил сапог. Увидав подходившую Татьяну, он сверкнул ей зубами и, подбросив в руке щетку, весело сказал:

- Русс девуш, хорош девуш. Я тебя любить.

И началась новая, совсем непонятная жизнь. Мать плакала по углам, ничего не ела почти и не давала есть дочери:

- Еще, погоди, натерпимся, - шептала она и по ночам варила всего четыре картофелины: две - для себя, две - для Татьяны.

Немцы поселились за стенкой: крепкие зубастые парни с часами на руках, они играли на губных гармошках, каждое утро брились, заставляли Татьяну варить для них обеды из консервов. Девушка поначалу боялась, что они будут обижать ее, издеваться и грубить, и потому она нарочно ходила непричесанной, в старом своем платье. Только иногда в ожидании обеда немцы приходили к ней на кухню, заглядывали в кастрюлю, пробовали еду, просили прибавить то соли, то масла. А тот самый солдат, что чистил сапоги при их первой встрече, улыбаясь Татьяне, хлопал в ладоши и часто пел по-немецки:

Суп готовишь, фрейлин Штейн,

Дай мне ложку, фрейлин Штейн,

Очень вкусно, фрейлин Штейн,

Суп готовишь, фрейлин Штейн.

Прошло несколько дней, как Татьяна не видела Павла, но она думала о нем постоянно. Думала, как тогда, еще в девичестве, когда он писал ей влюбленные письма, а она читала их и была счастлива. И чем больше она о нем вспоминала, тем страшнее ей становилось при мысли, что сейчас где-то в лесу бродит в зарослях волчьих ягод одичавший человек, который ей был когда-то близок и дорог.

В один из вечеров немцы пришли домой возбужденные и шумливые. Оказалось, что завтра им надо идти прочесывать лес, в котором появились партизаны. Они долго чистили свое оружие, сушили сапоги, ходили получать в комендатуру гранаты и автоматные диски.

Татьяна слышала, как они щелкали затворами, считали патроны, о чем-то спорили, потом вынесли свое оружие в сени, составили его в порядке и, наконец, улеглись спать. В эту ночь она не заснула совсем, а когда стало едва светать, она встала и вышла в сени.

Начищенное и смазанное оружие стояло в ровном ряду, прислоненное к стене. Татьяна взяла один карабин, стоявший с краю, вскинула его к плечу. Приклад удобно вдавился в девичье плечо, и, постояв немного в темных сенях, Татьяна тихо вышла во двор.

Удивительно, как ей казалось тогда самой, что она не боялась в этот раз покидать поселок, она даже ни разу не оглянулась назад и остановилась только один раз - над трупом лейтенанта Володи.

Вставало солнце, просыпались птицы; он лежал в прежней позе, охватив окостеневшими руками коротко остриженную голову, раскинув ноги в широких галифе, но сапог на нем уже не было - кто-то снял.

Вскинув карабин на плечо, Татьяна перешла мост и вошла в чащу леса. Серебристая изморозь