- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (65) »
собирается?
— Собирается. Зайдите в двадцать третью…
Потом снова тётя, дяди…
«Восемь — кажется, все», — Люся облегчённо вздохнула и принялась расплетать правую косичку.
Девочка знала, что за ней сейчас наблюдает из окна папа. А она сообщает ему: никого нет, занимайтесь своим делом. А вот если Люся возьмётся за левую косичку, тогда опасность: во дворе чужие, незнакомые люди — будьте осторожны!
Но пока никого нет, и она старательно заплетает правую косичку.
А в квартире Герасименко шло совещание подпольной группы. Коммунисты решали, как лучше вести борьбу с фашистами. Пусть захватчики не знают покоя ни днём ни ночью. Пусть знают — минчан нельзя поставить на колени…
Во дворе послышались голоса. Николай Евстафьевич выглянул в окно: Люси на приступках не было. Она стояла посредине двора в окружении девчонок и мальчишек и держала в руках правую косичку. Вот она повернула голову, взгляды их встретились.
Николай Евстафьевич кивнул: молодец, мол. Совещание продолжалось, а Люся со своими подружками играла в классы.
— Вот, товарищи, пожалуй, и всё. Значит, наладить выпуск листовок — раз, подготовить документы для военнопленных — два, снабдить их оружием — три… — Но не успел закончить Николай Евстафьевич, как послышалась невинная детская песенка.
— Баба сеяла горох: прыг-скок, прыг-скок.
— Жена! Быстро на стол всё, что есть. — А заметив удивлённый взгляд Александра Никифоровича Дементьева, пояснил: — Во дворе появились гитлеровцы. Люся сигнал подаёт. Волноваться не стоит — мы отмечаем, как теперь говорят, день ангела Татьяны Даниловны…
И так было всякий раз, когда в квартире Герасименко проводились совещания подпольщиков или печатались листовки.
С каждым днём труднее становилось вести подпольную работу. Гитлеровцы свирепствовали: непрестанно проводились облавы, аресты. Взрослому человеку трудно было пройти по городу, чтобы не подвергнуться обыску. А уж если ты несёшь какой-то свёрток или в руках сумка — развернут, всё перероют. Люся стала незаменимым помощником. Она выполняла самые различные поручения отца. То относила листовки или медикаменты в условленное место, то передавала донесения, то расклеивала листовки на столбах, заборах, стенах домов. Всё просто и в то же время сложно. Один неосторожный шаг, только один, и — смерть. От гитлеровцев пощады не ожидай… Люся это прекрасно понимала. И не только понимала — она видела собственными глазами. Как-то перед Октябрьским праздником девчонки во дворе шёпотом передали: — В Центральном сквере немцы партизан повесили. Один, говорят, совсем ещё мальчик. И никто не заметил, как побледнело Люсино лицо, а кулачки сами по себе сжались… Вечером Люся слышала, как папа говорил маме: — Повесили Ольгу Щербацевич и её сына Володю. Она лечила раненых военнопленных, а затем вместе с сыном переправляла их к партизанам… Выдал предатель. Люся понимала, что подобное может случиться и с ней, понимала и всё-таки шла выполнять новые задания подпольщиков. Так нужно было, нужно было для победы над ненавистными фашистами. Только надо быть осторожной. Об этом её без конца предупреждают мать и отец. Люся соглашается, но про себя добавляет: «И находчивость». Как она за нос водит охранников завода, где работают её отец и дядя Саша. Раньше они сами проносили на завод листовки. Тогда гитлеровцы стали проводить усиленный обыск всех, кто шёл на завод. Дальше рисковать было опасно. — Что нам предпринять? — говорил отец Александру Никифоровичу на следующий день, когда тот зашёл за ним. — Что? Ведь после листовок люди воспрянули духом!.. Но взрослые ничего не придумали. Придумала Люся. Иногда она носила на завод отцу обед. Обед не ахти какой — каша там или картошка в кастрюльке. Охранники к Люсе хотя и привыкли, но почти каждый раз обыскивали её довольно тщательно. Так было и на этот раз. Полицай презрительно выплюнул окурок и спросил: — Что несёшь? — Обед отцу, дяденька, — ответила спокойно Люся. — Посмотрите. — И она раскрыла корзину. — В кастрюльке каша, а вот хлебушек. Больше ничего нет. В корзинке действительно больше ничего не было. Полицай пошарил в карманах — кроме двух цветных стёклышек, тоже ничего не нашёл. — Ну, иди! — грубо сказал он. — Болтаются тут всякие. Люся облегчённо вздохнула и направилась в цех, где работал её отец. Перерыв только начался. Николай Евстафьевич удивился: ведь сегодня обед он взял с собой. — Что случилось, Люся? — взволнованно спросил он. — А ничего. Кашу вот принесла, — и тихонько добавила: — На дне кастрюли… На дне кастрюли в целлофановой бумаге лежала пачка листовок. И что потом ни делали гитлеровцы — листовки регулярно появлялись на заводе. А Александр Никифорович при каждой встрече как бы в шутку говорил: — Вкусная, дочка, каша и сытная. Очень! Полкастрюльки, а почти весь завод сыт. Ещё и другим перепадает… Вот уж поистине ты кормилица наша. Смелость, находчивость не раз выручали Люсю. И не только её, а и тех людей, которым она передавала листовки, документы, оружие. Однажды вечером отец сказал ей. — Завтра, дочка, отнесёшь вот эти документы и листовки Александру Никифоровичу. Он тебя будет ждать на мосту в 3 часа дня. К нам зайти он не успеет. И вот Люся идёт по набережной. Затем поворачивает к улице Красноармейской. Так ближе. Уже и мост виден. Сейчас она встретит Александра Никифоровича и всё передаст. А вот и он идёт. Люся ускоряет шаг, но тут же замечает: в шагах в пятидесяти за Александром Никифоровичем идёт фашистский патруль.
Что делать? Сейчас они встретятся. Передать она не сможет — это ясно. Фашисты заметят и сразу же арестуют. А не передать — нельзя. Ведь эти документы нужны людям. Что делать? Что? Бешено колотится сердце, в голове один за другим созревают планы. Но они совершенно не реальны… Ага… Люся ставит корзинку на землю: у неё расплелась косичка. Левая. Надо ведь заплести её. Нехорошо, когда девчонка неаккуратная. Александр Никифорович понял: опасность. Остановиться нельзя. Проходит мимо неё и в это же время слышит шёпот: — На Фабричной, третье дерево… третье дерево. «Фабричная, третье дерево», — повторил мысленно Александр Никифорович и прошёл дальше. Потом, на Фабричной улице, он без всякого труда находит третье дерево — невысокую кучерявую липку, а под ней закопанные в земле документы и листовки. В тот же день, как и было решено подпольным комитетом, пленные
* * *
С каждым днём труднее становилось вести подпольную работу. Гитлеровцы свирепствовали: непрестанно проводились облавы, аресты. Взрослому человеку трудно было пройти по городу, чтобы не подвергнуться обыску. А уж если ты несёшь какой-то свёрток или в руках сумка — развернут, всё перероют. Люся стала незаменимым помощником. Она выполняла самые различные поручения отца. То относила листовки или медикаменты в условленное место, то передавала донесения, то расклеивала листовки на столбах, заборах, стенах домов. Всё просто и в то же время сложно. Один неосторожный шаг, только один, и — смерть. От гитлеровцев пощады не ожидай… Люся это прекрасно понимала. И не только понимала — она видела собственными глазами. Как-то перед Октябрьским праздником девчонки во дворе шёпотом передали: — В Центральном сквере немцы партизан повесили. Один, говорят, совсем ещё мальчик. И никто не заметил, как побледнело Люсино лицо, а кулачки сами по себе сжались… Вечером Люся слышала, как папа говорил маме: — Повесили Ольгу Щербацевич и её сына Володю. Она лечила раненых военнопленных, а затем вместе с сыном переправляла их к партизанам… Выдал предатель. Люся понимала, что подобное может случиться и с ней, понимала и всё-таки шла выполнять новые задания подпольщиков. Так нужно было, нужно было для победы над ненавистными фашистами. Только надо быть осторожной. Об этом её без конца предупреждают мать и отец. Люся соглашается, но про себя добавляет: «И находчивость». Как она за нос водит охранников завода, где работают её отец и дядя Саша. Раньше они сами проносили на завод листовки. Тогда гитлеровцы стали проводить усиленный обыск всех, кто шёл на завод. Дальше рисковать было опасно. — Что нам предпринять? — говорил отец Александру Никифоровичу на следующий день, когда тот зашёл за ним. — Что? Ведь после листовок люди воспрянули духом!.. Но взрослые ничего не придумали. Придумала Люся. Иногда она носила на завод отцу обед. Обед не ахти какой — каша там или картошка в кастрюльке. Охранники к Люсе хотя и привыкли, но почти каждый раз обыскивали её довольно тщательно. Так было и на этот раз. Полицай презрительно выплюнул окурок и спросил: — Что несёшь? — Обед отцу, дяденька, — ответила спокойно Люся. — Посмотрите. — И она раскрыла корзину. — В кастрюльке каша, а вот хлебушек. Больше ничего нет. В корзинке действительно больше ничего не было. Полицай пошарил в карманах — кроме двух цветных стёклышек, тоже ничего не нашёл. — Ну, иди! — грубо сказал он. — Болтаются тут всякие. Люся облегчённо вздохнула и направилась в цех, где работал её отец. Перерыв только начался. Николай Евстафьевич удивился: ведь сегодня обед он взял с собой. — Что случилось, Люся? — взволнованно спросил он. — А ничего. Кашу вот принесла, — и тихонько добавила: — На дне кастрюли… На дне кастрюли в целлофановой бумаге лежала пачка листовок. И что потом ни делали гитлеровцы — листовки регулярно появлялись на заводе. А Александр Никифорович при каждой встрече как бы в шутку говорил: — Вкусная, дочка, каша и сытная. Очень! Полкастрюльки, а почти весь завод сыт. Ещё и другим перепадает… Вот уж поистине ты кормилица наша. Смелость, находчивость не раз выручали Люсю. И не только её, а и тех людей, которым она передавала листовки, документы, оружие. Однажды вечером отец сказал ей. — Завтра, дочка, отнесёшь вот эти документы и листовки Александру Никифоровичу. Он тебя будет ждать на мосту в 3 часа дня. К нам зайти он не успеет. И вот Люся идёт по набережной. Затем поворачивает к улице Красноармейской. Так ближе. Уже и мост виден. Сейчас она встретит Александра Никифоровича и всё передаст. А вот и он идёт. Люся ускоряет шаг, но тут же замечает: в шагах в пятидесяти за Александром Никифоровичем идёт фашистский патруль.
Что делать? Сейчас они встретятся. Передать она не сможет — это ясно. Фашисты заметят и сразу же арестуют. А не передать — нельзя. Ведь эти документы нужны людям. Что делать? Что? Бешено колотится сердце, в голове один за другим созревают планы. Но они совершенно не реальны… Ага… Люся ставит корзинку на землю: у неё расплелась косичка. Левая. Надо ведь заплести её. Нехорошо, когда девчонка неаккуратная. Александр Никифорович понял: опасность. Остановиться нельзя. Проходит мимо неё и в это же время слышит шёпот: — На Фабричной, третье дерево… третье дерево. «Фабричная, третье дерево», — повторил мысленно Александр Никифорович и прошёл дальше. Потом, на Фабричной улице, он без всякого труда находит третье дерево — невысокую кучерявую липку, а под ней закопанные в земле документы и листовки. В тот же день, как и было решено подпольным комитетом, пленные
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (65) »