офицерам — им стало ясно: если инспекция решит, что командиры не сделали все возможное и невозможное, чтобы было как можно меньше вот таких военных судеб, — выводы для каждого из них будут самые суровые.

Взлетели ровно в полдень. Над площадкой кружились долго, набирая нужный эшелон, недоступный для ракет и пулеметов противника.

На высоте раненые слабели, теряли сознание. Лена едва поспевала: кислород, укол, кислород, массаж… Все были почти без сил, когда прилетели на промежуточный аэродром, способный принимать тяжелые транспортные самолеты. Пилоты подрулили к самой палатке эвакопункта. Санитары быстро разместили раненых, подняли брезентовые стены, чтобы создать хоть легкое движение воздуха в тяжкой застойной духоте.

Летчики, прощаясь, сказали, что диспетчер подтвердил: санитарный борт будет здесь точно по расписанию. То есть в пятнадцать тридцать. Вылет в СССР — в шестнадцать ноль-ноль.

— Ты бы рассказал что-нибудь, — Леночка сидела в тени поднятого полога палатки так, чтобы видеть всех. Григорий, пыхтя от напряжения, пристраивал под больную ногу подушку. От помощи медсестры он категорически отказался. — Говорят, самолет будет через два часа. Зачем мы так рано сюда прилетели?

— Как я сюда попал — понятно, — отозвался Демченко. — А вот в чем ты провинилась — не знаю. Люблю я этих предпенсионных старцев на службе. Страхуются по всякому поводу. Огнетушители у них на каждом шагу…

— При чем тут огнетушители? — Лена сняла шапочку и обмахивалась ей. — Действительно, рассказал бы ты, где тебя зацепило?

Старший лейтенант хмыкнул:

— Зацепило.

— Ну ранило. Извини…

— Ладно. Вез ребят через Баглан. В одно место… Пополнение. Уже на окраину выбрались. Глохнет мотор. Едем по-уставному — в отсеках. На броне, значит, поедем, когда из города выберемся, потому что там уже надо мин опасаться, а здесь — выстрела из-за дувала или с крыши. Хотя и в «зеленке» стрельнуть могут, но, чтобы попасть в нас на хорошем ходу, отменным стрелком нужно быть!

— Зелёнка?

— Да. Зеленая зона, долина… А мотор-то заглох. Компрессии нет. Завести можно только, если плеснуть в цилиндры немного бензина. Стоим. От каждой стены до наших бортов — по метру, ничего не видно! Впереди — поворот. Метров десять — и все! Стена. Я послал двух «стариков» вперед. С канистрой. Опытные ребята — уже по году отслужили. Бензинчиком разжиться. Они скрылись за поворотом. И тут к-а-ак даст! Три длинные очереди! Я на люке командирском сидел. Схватил автомат и вперед. Прыгнул, перекатился… Гляжу — один сидит, бедро бинтует, у стеночки так устроился. Другой палит куда-то… Там вроде сад какой-то… Лупит вовсю. «Духи!» — кричит. А тут и его оцарапало: щеку, висок, мочку уха пулей оторвало. Кровища течет! Я ему пакет бросил. Елки-папки! Кричу, чтобы он уходил и другого пусть тащит. Прыгнул еще немного вперед в арык — прикрыть ребят. Они мне подсумок бросили, пару гранат подкатили. Думаю — пять минут постреляю и ходу!

Духи такую пальбу подняли — головы не высунуть. Арык, зараза, у самого поворота кончается, то есть по канаве этой к своим не выбраться — подстрелят! Ползаю, как боров в грязи. Тридцать метров вперед, столько же назад… Высунусь, дам очередь и опять ползу. Держать-то их надо! Подберутся ближе — гранатами забросают. А там сзади — ребята, молодежь. Вот и ползаю… Локти, колени изрезал. Стекло какой-то гад наколотил. Кровь как с барана. Последний рожок вставил…

— Подожди, там что-то… — Лена встала.

— Пить, сестренка…

— Сейчас. — Она подала флягу.

Раненый глотнул и сморщился:

— Теплая…

— Нет здесь холодильника, родной, нет. Потерпи…

— Долго?

— Скоро. Самолет скоро…

— Я слышал… Не загнуться бы. Я-то ничего… Сашка вон зубами скрипит…

Лена повернулась к его соседу. Из жесткого, шершавого даже на вид гипсового корсета трогательно торчала тонкая мальчишеская шея. Синие тени лежали под глазами от переносицы до висков. Парнишка жмурился от боли, кряхтел, сжав зубы.

Сестра вспомнила: травма позвоночника… Боли у парня страшные. А он даже не кричит, не стонет. Сражается один на один с этой оглушающей, обессиливающей болью — и никого не зовет…

Но она знала, уже успела узнать за свои долгие ночные дежурства, как плачут в подушку под утро эти мальчишки, когда бороться с болью уже нет сил. И как они зовут маму в самом начале ночи…

— Саша, Саш… Ты что? Больно? Сейчас, сейчас…

Она быстро достала из сумки упаковку, вынула из нее шприц, сорвала с иглы колпачок.

— Потерпи, Саня. Вот сделаю тебе промедол… Полегче будет, уснешь…

Она отбросила пустую пластмассовую капсулу разового шприца. Посидела еще немного возле раненого, сложив руки на коленях, пока дыхание больного не стало ровным и размеренным. Потом разбитой походкой вернулась на место.

— Гриша, — тихо сказала она. — Тут где-то рядом медбат есть. Кондиционеры, аппаратура… Что я одна сделаю, если…

— Рядом! — отозвался Демченко. — Это через полосу еще топать и топать. Перетащить десять человек…

— Семь, — поправила Лена.

— Ну, хорошо, — согласился старший лейтенант. — Все равно — это час. А потом час обратно. Так нас там и ждут. Разместят временно. Может, даже в коридорах. Тоже пекло порядочное.

— А если машину попросить?

— Иди, — буркнул Григорий. — Мы уж здесь сами.

Григорий хотел пробыть эти два последних часа с Леной. Он должен сказать ей, что лучше девушки не встречал. Еще неделю назад это его ничуть бы не затруднило. Но сейчас. Нога… Инвалидность… Раньше он избегал таких объяснений, опасаясь быстрого согласия, теперь — боясь нежного, жалостливого отказа.

— Нет, — решительно заявила Лена. — Мне уходить никак нельзя.

— Вот и правильно. Боец! Санитар, подойдите сюда. Фляги смочите. Хоть немного попрохладнее вода будет. И вот еще что: подайте мой рюкзак.

Он запустил руку в мешок, вытянул бумажник, достал из него новенькую хрустящую бумажку.

— Вот вам деньги. Видите через полосу от нас башенку? Это диспетчеры. А слева от нее — магазин. Купите нам что-нибудь перекусить и минеральной… На всех. Пусть боржоми из холодильника даст. У нее есть. Передайте привет от меня — Света найдет холодненького. Ну, чего стоите, боец?

— От кого привет передать?

Григорий скосил глаза на Лену:

— От старшего лейтенанта Демченко!

Ему очень хотелось, чтобы Лена поняла: она имеет дело с человеком, пользующимся благосклонностью у слабого пола. А нога? Ерунда! Был бы, как говорится, человек хороший. А он — Григорий Иванович Демченко — человек хороший: не эгоист, не скупердяй, товарищ рассудительный, но в то же время не боящийся самого высокого