домой. Таскает журналы, иначе говоря. И не так уж редко; раз ей пришлось сделать для них в гостиной новую полку. Ради чего она даже выкинула свою коллекцию тарелок с синими цветами, занимавшую всю стену (a variety of outstanding designs and porcelain craftmanship^[4]). Май Бритт собирала ее лет шестьдесят, но после истории с попугайчиками вдруг разлюбила, списала в хлам, отнесла в дальний угол сада и несколько раз проехалась по тарелкам стареньким трактором: чтобы ненароком не доставить никому из местных коллекционеров радости откопать потом на блошином рынке, считай, полное собрание «синих цветов» за сущие гроши.

Кроме конкретных примеров разного рода несправедливости, которые Май Бритт вычитывает и выискивает в Сети, ее домашняя страница несет в себе заряд негодования. Это личный вклад Май Бритт. Раздражение и возмущение она ни у кого не заимствует. В ней самой злости хоть отбавляй. Причем бесят ее не отдельные факты, а жизнь в целом. Май Бритт всерьез подозревает, что эта самая жизнь несправедлива по сути и нелепостям не будет конца; напротив, как расширяются границы Вселенной, так же будет лишь умножаться в кем-то давно заданной прогрессии идиотизм, становясь с каждой секундой ужаснее и полнее. Надо ж так туго соображать, сетует на себя Май Бритт. До каких лет дожила и теперь только поняла, как оно все устроено.

* * *

Зовут его Антон фон Борринг. Сосед. Живет буквально в километре от Май Бритт. Единственный ее сосед. Их благородие господин бывший хозяин. Фон Борринги сотни лет владели родовым хутором Май Бритт, пока Биргер* как-то летним вечером в конце шестидесятых не уговорил Антона продать землю ему. По старой дружбе. И пьяному делу. Причем фон Борринг вообще, можно сказать, алкоголь в рот не берет, так что это было чистое везение. Когда он на другой день проспался и передумал, было поздно: контракт подписан. А ведь нельзя продавать свою землю. Дворяне с малолетства вдалбливают это в головы своим наследникам. Торговать можно лишь тем, что восполнимо: лесом, рыбой, лосями, зерном. Но не землей. Крутись как хочешь, наставляют родители-дворяне, но землю не продавай. Потому как владеть угодьями для дворянина почет, а продавать их — бесчестье. Таков закон.

Ну вот, а фон Борринг продал. То есть предал память предков и загнал и хутор, и маленький земельный надел вокруг. Причем в деньгах не нуждался.

Это фон Борринг сообщил тогда в службу защиты животных о попугаях.

Такое не забывается.

* насчет Биргера.

Итак, Биргером звали покойного мужа Май Бритт. По своему опыту я (автор) знаю, что такие простые вещи желательно повторять несколько раз. Есть читатели, для которых это по разным причинам важно: кто-то туго соображает, у кого-то из-за вечной загруженности делами не хватает времени читать книги с разумной скоростью. В таком невыгодном положении оказываются (в частности) книжные обозреватели, поскольку им в течение короткого времени надо перечитать горы книг и составить о них собственное, оригинальное мнение. Понятно, что им приходится держать в голове много имен, названий и сюжетов, и тут недолго перепутать, как кого зовут, особенно если критик относится к автору пренебрежительно и взялся за его произведение с одной целью: лишний раз удостовериться, что N. N. пишет плохо. Я наслышан о критиках, которые на редакционных планерках упрашивают отдать им на рецензию книгу потому, что отлично знают — она наверняка ляжет им поперек души. Видимо, желание смешать автора с грязью бывает почти таким же страстным и неукротимым, как сексуальное влечение. А почему нет? Наверняка и это может доставлять удовольствие. Но вы сами понимаете, какими глазами такой человек читает книгу. Он легко может пропустить два-три имени и, конечно, не будет обременять себя перелистывать страницы назад и разбираться, о ком тут речь. Поэтому я повторюсь: Биргером звали покойного мужа Май Бритт. Хотя он и не самый главный персонаж этого романа, но все же попал в повествование не случайно. И читатель не заметит важных подробностей, если не будет знать, кто он такой. Вернее, кем он был: остальные действующие лица пока живы, а вот Биргер, бедолага, уже нет.

Еще в молодости фон Борринг примкнул к скаутскому движению.

Он был самым болезненным ребенком во всем Вермланде, но все же выжил, а когда стал старше, увлекся, наверстывая упущенное, активными играми на природе. И в результате в середине двадцатых годов вступил в разведчики. Или скауты, как их называют в Швеции. Да так и не расстался с ними. Две вещи можно сказать о фон Борринге: он землевладелец и он бойскаут. Ни один из ныне живущих шведов не участвовал в джембори^[5] столько раз, сколько фон Борринг. Если сосчитать, сколько он поставил палаток, сколько засыпал отхожих мест, выстругал ложек, мисок и спел скаутских песен, — наберется больше, чем звезд на небе Вермланда.

В усадьбе фон Борринга на площадке парадной лестницы висит репродукция знаменитого портрета Баден-Пауэлла, где он — в светло-коричневой форме, со всеми знаками отличия и скаутским галстуком на шее — стоит, скрестив руки на груди, и, глядя чуть вправо, думает, судя по всему, о своей богатой событиями жизни: как он путешествовал по Индии, Африке и Афганистану, как увлек за собой миллионы молодых людей. «Будьте всегда готовы», — сказал он им. Именно этот принцип вечной боеготовности привлек (и до сих пор привлекает) фон Борринга. В любую секунду может случиться что угодно. И выживет только тот, кто заранее приготовился. Ко всему.

* * *

Фон Борринг хотел, если бы у него родилась дочь, назвать ее Покахонтас в честь героини пьесы, приведенной в книге Баден-Пауэлла «Скаутинг для мальчиков». В двадцатые — тридцатые годы все скауты ставили ее постоянно, и фон Борринг влюбился в пьесу навсегда. Хилым мальчиком-скаутом он играл простых индейцев, но постепенно дорос до сложных персонажей вроде Серебряного Лиса и Орлиного Крыла, а там и до выигрышной роли вождя племени и, наконец, самого Джона Смита. Покахонтас он играл лишь однажды, но эта драматичная роль осталась в его сердце навечно. Отважная индейская принцесса не в силах понять, зачем лишать жизни славного англичанина, попавшего к ним в плен. Что ж, если отец хочет убить мистера Смита, пусть начнет с нее, заявляет она. Отец готов выполнить ее условие, но Покахонтас (Дикой Кошке) в пылу борьбы удается перерезать веревки на руках мистера Смита, и тот вступает в бой. Вождь краснокожих мгновенно прозревает и признает, что англичанин не чета прочим людям, он гораздо лучше всех, а английский стиль жизни и взгляды на эту самую жизнь достойны подражания, и тут же быстренько присягает на верность могущественной