изображал, как староста будто бы кланялся: воля, мол, ваша, как прикажете, так и сделаем.

Теперь не хотелось продолжать это действо, хоть театральный деятель в него и поверил. Финита ля комедия. Чересчур важные события происходили на свете, волновали всерьез.

— Моя фаланстерия? — переспросил он и, прежде чем опустить занавес, махнул рукой и показал, что сконфужен. — Эх, брат Зотов, ты бы знал, что они со мной cотворили!

— Да кто же эти они? Мужики, что ли?

— Мужики, мужики…

— Что же? Отказались переселиться в твою фаланстерию?

— Бери хуже, Зотов… Все было готово, представь себе, утром в назначенный для переезда день приезжаю… и что нахожу? Одни обгорелые балки! Дочиста все сожгли!..

Зотов, сожалея, заахал и лишь сказал в назидание:

— Убедился теперь сам, что русскому мужику все эти заморские оуэны, фурье, сен-симоны? То-то, братец.

Он собрался было прощаться, но Петрашевский его еще задержал:

— Не слыхал, что в Дворянском собрании произошло? Ваш покорный слуга, так сказать, поддался совету предложить средство…

И показав таким образом, что не забыл говоренного Зотовым у него на журфиксе, поведал в подробностях о написанной им собственноручно записке, как хотел ее вынести на обсуждение губернских дворян и как воспротивился предводитель. Впрочем, для него, Петрашевского, это не было неожиданностью, прежде того успел пустить свой проект по рукам. Потратился на литографию, но уж шумок поднял.

— Двести экземпляров роздал! — похвастался Петрашевский. Был уверен: общительный Зотов не менее литографии послужит распространению его проекта, хотя бы и на словах. И уязвил напоследок редактора «Литературной газеты»: — Странно, что для тебя это новость, ни за что б не поверил! Ну, прощай, Зотов, и вив ля репюблик!.

И они разошлись в разные стороны, с тем чтобы, не достигнув ближайших углов, снова услыхать от встречных знакомых: «Здравствуйте, Михаил Васильевич»… «Здравствуйте, Владимир Рафаилович»… Невский проспект — коммуникация Петербурга…

Голубой генерал читает и пишет

Леонтий Васильевич Дубельт был до чтения великий охотник. Впрочем, не следовало упрекать генерала в неразборчивости вкусов, подобных упреков не заслужил. Еще в относительно молодые годы сказал издателю «Отечественных записок» Краевскому, захотевшему публиковать неизданные стихи Пушкина: «Довольно этой дряни при жизни его печатано, чтобы продолжать еще и по смерти!» Голубой генерал увлекался литературой иного сорта и весною 1848 года допоздна засиживался в роскошном своем кабинете с окнами на Фонтанку.

В излюбленном генералом жанре произведения именовались из приличия донесениями, а их авторы, исключая жандармов, как правило, вознаграждались наличными. Сумму авторского гонорара определял генерал. Леонтий Васильевич своих авторов презирал, хоть и питался их соками.

Жизнь была соткана из противоречий.

Время от времени генерал отрывался от чтения и брал в руки перо — заметить что-либо на полях или просто черкнуть закорюку наподобие греческой буквы «сигма», оповещавшую все Третье отделение, что читал Дубельт. Иногда же прочитанное вызывало у Леонтия Васильевича желание, какое он тут же в себе подавлял. А именно — раскрыть заветную в зеленой обложке тетрадку… Нет, в присутственные часы он не дозволял себе этого, зато вечером…

В присутственные же часы читал, все читал, наметанным глазом летая по почеркам писарским, жандармским, агентским.

Из почты III отделения, 1848 г., март, апрель

«…Известия о происходящих в Европе переворотах разносятся с быстротой… и… ни в одном классе жителей не произвели того впечатления, которое бы соответствовало…

…Со времени событий в Западной Европе толки относительно освобождения крестьян из крепостного состояния снова быстро распространяются в Смоленской губернии…

…В г. Киеве найдено несколько подброшенных записок, в которых заключалось воззвание к киевлянам о возмущении…

…Рано утром 3 марта в крытом переходе кафедрального собора в Риге были приклеены записки: „Да здравствует Ливонская республика! Долой царя!“ и „Долой царя! Да здравствует республика!“»

«…Обязанностью моею почитаю известить, что на днях в Дерпте была сильная тревога… о ненависти мужиков к помещикам в остзейских и западных губерниях уже извещал вас… С глубоким уважением и преданностью честь имею быть вашего превосходительства милостивый государь покорный слуга Ф. Булгарин…»

Среди разнообразия почерков, прямых и наклонных, крупных и мелких, корявых и бисерных, отдохновение глазу доставляли печатные тексты. Но они же, печатные эти листки, наводили Леонтия Васильевича на горькие вечерние рассуждения по поводу свободы книгопечатания, каковая есть бич человечества и свела с ума всю Западную Европу…

Утешало одно лишь то, что подобный дух исходил от окраинных земель. Сообщения из Москвы-матушки радовали генеральское сердце, исторгали из него умилительный отзвук… покуда, увы, из Саратова, из Тулы не посыпались невеселые вести, да в самом Петербурге какой-то дьякон Петр Васильев дерзнул рассуждать о делах Западной Европы и о том, что наше правительство не дает народу отчета в издержках. «Вот здесь, например, — говорит, — шестнадцать дворцов. А на что они? А какие миллионы стоят?»

Генерал Дубельт, не откладывая, тут же замечал твердой рукою: «Надо этого господина выследить», чтобы потом, ввечеру, записать под зеленой обложкой:

«Не заражайтесь безсмыслием запада, — кроме смрада, ничего не услышите… Вот хваленые их хартии да конституции… Они свободны, а мы в неволе; однако же кому из нас лучше?..

Наш народ оттого умен, что тих, а тих оттого, что не свободен… Не верьте западным мудрствованиям».

Но господь, увы, не внимал заклинаниям Леонтия Васильевича, а то разве пришлось бы ему прочитать кряду, как отпускной из Гренадерского князя Суворова полка рядовой Филипов говорил, что хотя государь и просит нас подраться в штыки, но мы с ним сыграем штуку; на что другие отвечали — так ему и надо, произнося все вместе ругательные слова… как второго морского экипажа Семен Ракетин обсуждал с разными классами народа, собравшимися в толпе на рынке, что государь не так распоряжается, много на крестьян кладет налогов… и как отставной солдат Виноградов говорил на толкучем рынке в толпе разных слушателей, что, когда гвардия выступит в поход, будет холера и бунт и будут друг друга бить и резать…

Леонтий Васильевич читал дальше о прапорщиках Инженерного училища,