опять чего-то там жгут. Как потом выяснилось — ваучеры.

С тех пор на актуальный вопрос тех лет «Куда вы вложили свой ваучер?» Исидор неизменно бурчал: «В пещь огненную».

Утром 4 октября, когда закончилась танковая канонада, Колотов позвонил им домой, но трубку никто не поднимал. Он звонил им и звонил, в том числе и ночью, но Исидор поднял трубку только вечером седьмого числа. Оказывается, все эти дни они искали по больницам и моргам своих новых знакомых, а потом отсыпались, отключив телефон.

После всего этого Исидор Чуднов стал активным членом Дворянского собрания Москвы, отпустив длинные волосы и бороду-эспаньолку, а также заядлым дискутантом. И, к удивлению окружающих, начал непринужденно грассировать.

В наши дни многие и многое стараются вернуться на круги своя, хотя сами круги, увы, зачастую оставляют желать…

Чаще всего Исидор Чуднов дискутирует на газетных и журнальных полосах с критиком Всеволодом Голощекиным, руководителем литобъединения «Пегас», куда Колотов прежде наведывался.

Однажды в полемическом пылу Исидор назвал «Пегас» — из-за тамошних порядков — бурсой по Помяловскому, что вызвало бурную отповедь самих бурсаков. В «Литературке» незамедлительно было опубликовано письмо, подписанное бывшими и настоящими членами «Пегаса».

Колотов его не подписал, но отношений с Голощекиным это не испортило. А в ответ на недовольство бурсаков тот заметил: «Саню понять можно. На него самого писали доносы, до сих пор не может отмазаться. Что касается его недостаточного патриотизма, то проблема тут есть. Пока не печатали, он из „Пегаса“ не вылезал. А едва забронзовел — иногда захаживает. И то если хорошо попрошу. А вы, думаете, поведете себя иначе, когда вас начнут публиковать?»

Одно обстоятельство портило имидж Исидора Саввича Чуднова как отечественного пророка — он безбожно толстел.

Наверняка юный пионер Сидя Чуднов съел «мавзолейные» конфеты, никого не угостив, и Создатель наказал своего любимца: до конца своих дней он обречен пожирать пироги, торты и прочие домашние сладости, благо гонорары из глянцевых журналах это позволяют. И Маша целыми днями что-то печет, готовит, а правит статьи обожаемого супруга, пока тот пребывает в меланхолии самосозерцания.

Сама она безостановочно худеет, отчего ее улыбка кажется еще более светлой и морщинистой, а на вопросы по этому поводу отшучивается: «Стараюсь, как могу, дополнять Исидора Саввича, начиная со своего пролетарского происхождения».

В статье Исидора, посвященной Миллениуму, ужасы тысячелетней давности шли по нарастающей. Все готовились к концу света, самые рассудительные совершали наиболее безрассудные поступки, люди сходили с ума, накладывали на себя руки и убивали детей…

— Теть Маш, ты меня извини, — на этот раз ее прервала Ира. — Все это было в Европе, правильно? А что происходило в те дни в Азии или в Америке? Там тоже ждали конца света и бросали новорожденных свиньям или как? Об этом что-то известно?

Исидор озадаченно засопел, его губа оттопырилась еще больше, а Маша мило улыбнулась.

— Умничка! — сказала она и расцеловала Иру в обе щеки. — Ну-ка, Исидор Саввич, что ответишь нашей красавице?

Хотя Маша годилась Ире в бабушки, были они подругами не разлей вода и часами могли секретничать по телефону. Ира делилась с ней многим из того, что не предназначалось для ушей родителей, и Елене приходилось, преодолевая неловкость, расспрашивать Машу о секретах дочери. Та загадочно улыбалась: Леночка, да ничего страшного, и потом я же ей обещала никому не рассказывать… Но если с ней произойдет нечто из ряда вон, ну ты понимаешь, я обязательно скажу, что от мамы это нельзя скрывать. Она у вас умная девочка и все поймет.

Исидор снисходительно, назвав Иру «деточкой», пробурчал что-то насчет порочности некоторых парадигм формальной логики, после чего диспут плавно перешел в более умиротворенную фазу.

— Чтобы поставить точку в споре, — сказал Колотов, закурив в форточку с разрешения хозяев. — Вот сейчас закончу эту пачку, и следующая начнется не с двадцатой сигареты, а с двадцать первой. Точно так же новое тысячелетие начнется с две тысячи первого года, а не двухтысячного.

— Ты, Саша, неплохой прозаик… — начал Исидор.

— Ну, скажем, не самый плохой, — поправила Елена, обняв мужа за плечи.

— И на том спасибо, — обиделся Колотов.

— Спасибо скажешь своему гуру, — сварливо ответил Исидор. — Это благодаря его тщаниям ты заперт в прокрустовом ложе кондового реализма! Не слушай ты его! Здесь нет никакой мистики! Ты обкрадываешь себя, а твои возможности много шире. Даже сейчас ты споришь со мной, потому что боишься своего иррационального начала, не веришь ему и отталкиваешь его! А истина лежит на грани познаваемого и трансцендентного, ибо они неразделимы, как душа и тело живого человека. И только творчество способно эту грань найти.

Когда Исидор волновался, он грассировал еще сильнее.

— Господа, не будем спорить, — сказала Елена после паузы. — Миллениум наступит уже послезавтра. Тогда и посмотрим, чем он для каждого из нас ознаменуется. А пока я бы выпила на дорожку еще по чашечке…

— Послушай, Колотов, — сказала Елена, когда они вышли из метро и пошли к дому пешком. — Или ты засунешь свои комплексы куда подальше, или я с тобой больше никуда не пойду!

— А ты заметила, как он посмотрел на меня, когда я привел в пример пачку сигарет? — остановился он.

— Господи… И как же он на тебя посмотрел?

— Как внештатный инквизитор, взявший подряд на поставку еретиков к воскресному аутодафе, — скороговоркой выдал он фразу, пришедшую на ум еще в гостях.

— Надеюсь, ты записал это на манжетах? — спросила она. — Или решил сразу выбить на скрижалях? А может, тебе там стакан не налили и потому ты полез в бутылку?

И, отмахнувшись, пошла дальше, но он остановил ее, схватив за рукав шубы и одновременно заметив краем глаза, как напрягались встречные мужики, прикидывая подвернувшийся шанс (сам бы напрягся: чем черт не шутит, вдруг обломится романтическое приключение под Новый год?).

И еще успел заметить: Елену заинтриговали их поползновения, а также его настороженность, и по выражению ее лица он заметил часто возникающее желание его позлить.

Между тем Ира, о чьем существовании они, пререкаясь, забыли, прошла дальше и теперь тоненько ныла, прижимая варежку к носу и пританцовывая от холода: да хватит вам, дома доругаетесь…

— До чего вы, мужики, смешные! — громко произнесла Елена после паузы, достаточной, чтобы ближайший из полночных ковбоев наконец сдвинулся с места на помощь прекрасной даме. Она демонстративно взяла супруга под руку,