менее серьезной будет выглядеть история его исчезновения. — Сколько лет Тому? Или это тоже секрет?

На обвислых щеках Спонти выступили пятна.

— Я возражаю против подобного тона, — слегка прищуриваясь, заявил он.

— Это ваше право. Так сколько лет Тому Хиллману?

— Семнадцать.

— У вас есть его фотография?

— Родители не предоставили ее нам, хотя мы, как и требуют наши правила, настаивали. Могу, впрочем, коротко описать его внешность. На вид вполне приличный молодой человек, если не обращать внимания на вечно недовольное лицо, высокий, футов шести, выглядит старше своих лет.

— Глаза?

— По-моему, темно-голубые. Темный шатен с так называемыми орлиными чертами лица. Как у отца.

— Какие-нибудь особые приметы? Спонти пожал плечами:

— Затрудняюсь сказать.

— Зачем его вообще направили к вам?

— Для лечения конечно. Но он слишком недолго пробыл у нас, чтобы говорить о каких-то результатах.

— Вы назвали его трудным юношей, но это слишком неопределенно.

— А между тем так оно и есть. Попробуйте определить, что происходит с ребятами в переходном возрасте! Кроме того, я ведь не врач.

— Вот как! А я думал…

— Вы ошибаетесь. Разумеется, у нас в штате есть врачи-терапевты и врачи-психиатры, но вам нет смысла с ними разговаривать. Том пробыл здесь так мало, что вряд ли даже видел своего терапевта. Могу, однако, сказать, что юноша очень горяч.

— Горяч?

— Да. Вспыльчив и несдержан. Он был крайне недоволен тем, что отец привез его к нам. Мы дали ему транквилизаторы, но без особого эффекта.

— Он доставил вам много неприятностей?

— Больше, чем другие. Честно говоря, я сомневаюсь, что мы согласимся принять его обратно.

— Но вы же поручаете мне найти его.

Мы обсудили вопрос о гонораре, он вручил мне чек, после чего я прошел в общежитие в Восточном крыле, к мистеру Пэтчу. Прежде чем войти, я обернулся и посмотрел на горы; словно чьи-то полузабытые лица, они глядели в долину сквозь пелену дождя. С ближнего болота поднялась голубая цапля и медленно поплыла к ним.

Глава II

Восточное крыло школы — приземистое одноэтажное здание — выглядело чем-то совершенно чуждым окружающему пейзажу. Возможно, на эту мысль наводили узкие, расположенные высоко над землей и забранные густой сеткой окна, а возможно, дело заключалось в том, что в конце концов школа была своего рода тюрьмой, как бы ни старалась дирекция рассеять подобное впечатление. Кусты колючего кустарника, обрамлявшие лужайку перед зданием, служили не для украшения, а скорее выполняли роль ограды. Несмотря на дождь, трава на лужайке оставалась приникшей и вялой.

Такими же вялыми показались мне подростки в колонне, подошедшей ко входу почти одновременно со мной. В ее рядах маршировали ребята и юноши самого различного возраста — лет от двенадцати до двадцати, самой различной внешности и самого различного роста. Общим у них было только одно: они двигались, как солдаты армии, потерпевшей поражение.

Порядок в колонне поддерживали два парня постарше — очевидно, старосты.

Вслед за ребятами я вошел в большой вестибюль, скудно обставленный старой мебелью. Оба вожака сразу направились к столу для игры в пинг-понг, один из них вынул из кармана куртки целлулоидный мячик и они принялись гонять его ракетками. Часть ребят сгрудилась около стола, некоторые занялись комиксами, а остальные окружили меня. Один из них — юноша, которому давно бы следовало бриться, — приблизился ко мне почти вплотную; на лице у него сияла улыбка, тут же, впрочем, исчезнувшая. Он ткнулся плечом в мое плечо (так тыкаются носом собаки, когда хотят узнать, не собираетесь ли вы обидеть их) и спросил:

— Вы наш новый воспитатель?

— Нет. Я думал, ваш воспитатель мистер Пэтч.

— Ну, его у нас ненадолго хватит. — Ребята помладше захихикали, и мой собеседник ответил им гримасой, как комик, отпустивший удачную шутку. — У нас тут отделение для буйных.

— Особого буйства я пока не заметил… А где мистер Пэтч?

— В столовой, но с минуты на минуту должен прийти, и у нас начнется час организованных развлечений.

— Для своего возраста ты кажешься довольно-таки циничным. Сколько тебе лет?

— Девяносто девять. — Окружавшие нас ребята одобрительно зашептались. — Мистеру Пэтчу только сорок девять, и ему трудно играть роль моего папаши.

— Возможно, я могу поговорить с миссис Мэллоу?

— Она у себя в комнате. Пьет, как всегда в это время. — Искорки злорадства в глазах юноши то гасли, то вспыхивали вновь. — Вы чей-нибудь отец?

— Нет.

Игроки в пинг-понг продолжали перебрасывать мячик взад и вперед, и его щелканье напоминало какой-то бессмысленный разговор.

— Конечно, не отец, — мотнул головой один из подростков.

— Тогда, может, мать? — осклабился юноша.

— И на нее не похож… Бюста нет.

— Да будет вам! — остановил я ребят. Как бы зло они ни шутили, я глазами видел, что каждому из них хотелось видеть на моем месте своего отца или мать.

Подростки замолчали. Мой собеседник снова улыбнулся, и на этот раз улыбка держалась у него на губах гораздо дольше.

— Как ваша фамилия? — спросил он. — Я — Фредерик Тинделл третий.

— А я — Лу Арчер первый.

Я взял его за руку и отвел в сторону. Он, правда, тут же освободился, но без возражений сел рядом со мной на кушетку с порванным кожаным сиденьем.

Кто-то поставил на проигрыватель заигранную пластинку с пронзительной мелодией, и двое подростков начали кривляться под музыку.

— Ты знал Тома Хиллмана, Фред?

— Немного. Вы его отец?

— Опять! Я же объяснил.

— Взрослые не всегда говорят правду. Мой отец сказал мне, что отправляет меня в военную школу… Он большая шишка в правительстве, — без всякой гордости добавил Фред и уже другим тоном продолжал: — Том Хиллман тоже не ужился со своим отцом и тот обманом притащил его сюда. — Юноша с горечью усмехнулся.

— Том разговаривал с тобой об этом?

— Почти нет. Да он и пробыл-то здесь пять… нет, шесть дней. Его привезли в воскресенье, а в субботу вечером он уже смылся. — Фред беспокойно поерзал на потрескивавшей под нами коже кушетки. — Вы не из фараонов?

— Нет.

— А я подумал… Вы задаете вопросы, как фараон.

— Разве Том сделал что-нибудь такое, что могло заинтересовать фараонов?

— Все мы не без греха. — Фред обвел взглядом комнату, секунду-другую наблюдал за жалким кривляньем подростков и равнодушно отвернулся. — Если ты уже не стал