вопрошающее и неуверенное выражение напомнит тебе о разрушенной цельности».
«От хорошей жизни писателями не становятся», — утверждал серапионов брат Зощенко.
Учителями, наверное, тоже.
Когда они — по разным причинам — притворились нормальными и потеряли дорожку, неосуществленное, несбывшееся они пытались увидеть в своих учениках.
ЛИТО остались приметой советской эпохи. Но жажда литературного совета и разговора «за жизнь» — неистребима. Час ученичества необходим молодому автору.
Оказалось, и для этого поколения свои авторитеты — были. Битов любовно перечисляет тех, к кому ходили начинающие ленинградские авторы в шестидесятые годы. Но так было не только в Ленинграде. В. Лакшин рассказывает, как в те же времена он явился вечером к старшему другу из круга «Нового мира» и до пяти часов утра пытал его вертеровскими вопросами о смысле жизни — и потом запомнил этот разговор на всю жизнь.
Ходит ли кто-то к нынешним старикам за советом и сочувствием? Или вертикальные связи между поколениями окончательно сменились горизонталью: тщеславием клубных «чтений», суетой презентаций, загулом тусовок, пустынностью редакционных коридоров?
Не зная ответа на этот вопрос, перечитаем прозу двадцатых.
Ленинградских учителей, которые тогда были учениками.
Игорь Сухих