носу здоровенные роговые очки. Это был Белотелов!
— Генрих! — невольно воскликнул я.
Белотелое быстро обернулся, увидел нас и, согнувшись, почти бегом исчез в землянке.
Мы пришли к отцу и спросили, что за птицу держит он под охраной?
— Черт его знает! Подозрительный тип! Ходил по деревням вокруг нашего лагеря и везде расспрашивал, как найти Свата? С таким вопросом обратился и к Макарычеву. «А зачем вам Сват?» — спросил Федор Михайлович. И тот «по секрету» сообщил, что бежит из плена и хочет примкнуть к партизанам. Привел его Макарычев ко мне, показывает документы… Он тоже из нашего Острогорска. Служил там в геологоразведочной партии. Геолог-нефтяник. По всему видно, что советский человек, но немецкий пистолет… Желтые глаза, которыми он не смотрит на тебя, прямо-таки внушают подозрение…
— Эх, ты — подозрение! Да это же самый настоящий шпион! Ты помнишь, я тебе писал о Золотой Долине?
— Так это тот самый? — сказал в раздумье отец. — Часовой, немедленно ко мне Белотелова!
Когда Белотелов вошел и тяжело сел, жалкая улыбка сморщила его лицо.
— Итак, господин Белотелов, вы, оказывается, еще не все мне сказали. Сын утверждает, что вы работали в комендатуре у немцев в Острогорске. Так или не так?
— Так… Но поймите, гражданин начальник, не мог я вам этого сказать. Как советский человек…
— Да какой ты советский! — не выдержал я. — Ты — фашист! Генрих Паппенгейм — советский человек!
Отец остановил меня, велел пойти прогуляться. Я вышел из землянки и стал ждать, чем кончится допрос Белотелова.
Долго-долго не выходил Генрих Паппенгейм. Наконец, появился. Часовой на этот раз держал его под дулом автомата.
Улыбающийся и такой хороший, такой чудесный папка похвалил нас и убежал куда-то. Скоро в лагере часто-часто зазвонили в чугунную рельсу. Вооруженные партизаны собирались и выстраивались на линейке. Вышел откуда-то отец со своими командирами, те стали во главе отрядов и бесшумно исчезли в лесу.
— Вы оставайтесь здесь, — нагнулся к нам отец. — Настя! Посмотри за ребятами.
Из санчасти появилась «невеста» Фюслера и забрала нас в свою землянку.
— Что это с нами, как с маленькими, обращаются? — бурчал Димка.
— Подумаешь, какой большой! — усмехнулась Белка.
А я, хоть и был согласен с Димкой, подумал, что отец всегда остается отцом: после стольких лет разлуки никто не согласится потерять единственного сына.
РАСПЛАТА
Где-то в глубине его души лежала непоколебимая твердость. Он упрямо повторял самому себе, что все доступное другим мужчинам, должно стать доступным и ему. Эта мысль преследовала его, как бред, и он часто заговаривал об этом со своими спутниками.Ожидание стало невыносимым. Мы сидели у Насти уже добрых три часа, а от партизан ни слуху, ни духу. Не было ни моего отца, ни Макарычева. Наконец Димка, выходивший из землянки, вскочил к нам и прокричал: — Взрыв! Ей-богу, взрыв! Мы выбежали из землянки, прислушались. Ни гу-гу! — Тебе, наверно, почудилось, — сказал я. — Так часто бывает: чудятся какие-то взрывы и вообще… — Ничего не почудилось, — упрямо твердил свое Димка. — Сейчас как ахнет вон там, вдали! Да как же вы не слышали? Новый страшный взрыв потряс окрестности. Где-то на севере вспыхнуло зарево. — Наверно, Макарычев рвет! — обрадовался Димка. — Вот интересно! Эх, хотел бы я быть там! — Сиди уж, тоже мне — «неторопливый»! — отмахнулась Белка, намекая на наш разговор, когда я доказывал, что Димка будет очень хорошим разведчиком, так как он совсем не теряется и нетороплив. К полуночи стали возвращаться партизаны. Они тихонько пробрались к землянкам и скоро утихли, видимо, уснули. А Макарычев привел какого-то маленького человечка. — Оставили на развод, — по его обожженной щеке прокатилась улыбка. — Маленький, горбатенький, таких еще не бывало у немцев. Мы подошли к подрывнику. Рядом с ним стоял человек, которого мы не могли не знать. — Господин Камелькранц, как вы здесь оказались? — изумленно спросил я. Горбун посмотрел на меня. И до того нелепо выглядел этот немецкий солдат с длиннющими руками, искривленными ногами, причудливо изогнутым горбом, что я невольно улыбнулся. — А ты — как? — не удивляясь, повернул ко мне заросшее седым волосом лицо Верблюжий Венок. — Да мы-то дома, господин Камелькранц! — засмеялся Димка. — А вы за тридевять земель… — Гитлер мобилизовал… Пришлось идти… — Вам что же Гитлер не нравится? — Гитлер капут… — мрачно проговорил Верблюжий Венок. — Капут. Я вспомнил, как Камелькранц покупал нас на рынке в Грюнберге, как держал нас в карантине и как вел себя, когда Карл вздумал стрелять в Левку и, несмотря на все это, — не было у меня к горбатому такой ненависти, как к Белотелову. — Дядя Федя, где вы поймали этого горбуна? — спросил я. — Он в охране моста был… Ну остальных, кто был посильнее, пришлось убрать, а этого мы нашли в небольшой ямке… Сидит, сволочь, руки поднял и кричит: «Русс, сдаюсь. Гитлер капут!» Что с ним делать? Убивать такого жалко, вот и взяли. Пусть хоть наши ребята посмотрят — увидят, чем Гитлер сейчас воюет… Верблюжий Венок сидел в углу и плакал. Маленький Камелькранц удивленно подпрыгивал у него на спине. К утру вернулся отец. Он вошел в землянку и, не раздеваясь, стал допрашивать пленного. Я был переводчиком: — Ви хассен зи?[130] — спросил я. Камелькранц глядел на меня и молчал. — Ви ист ир наме?[131] — громко прокричал я. — Но ты же знаешь, как меня зовут… — Спроси его, из какой он части? — спросил отец. Камелькранц служил ефрейтором в 275-м полку, полк прибыл из Грюнберга, а сейчас брошен в эти леса со специальным заданием — изловить партизанского вожака Свата. — Сват говорит с вами… — Сфат? — изумился Камелькранц и воззрился на отца. Наш бывший управляющий отвечал на вопросы охотно и, по-видимому, искренне. Ответы его подтверждали, что немцы готовили в этом районе серьезную операцию. Когда отец приказал увести Камелькранца, тот попросил меня узнать, что с ним будет? Я задал этот вопрос отцу: — Может быть, придется расстрелять, — ответил он. Когда уж горбун успел узнать жестокое русское слово «расстрелять», не знаю, но только оно не потребовало перевода. Он бросился на колени, стал умолять пощадить ему жизнь. — Сфат, пощадите! Сфат, пощадите! — ползал Верблюжий Венок на полу. Все присутствовавшие при этой сцене не могли сдержать смеха. Смеялся и отец. — Ну куда его девать?Джек Лондон. «Смок Беллью»