друзей, он простосердечно сказал:
- Мыслю я так: под Сталинградом совершён поворот в судьбах отчизны. Рука, поразившая супостата, оказалась могучей, верной. В богатырской руке и клинок должен сверкать достойный. Так начертаем мы на грани его великий подвиг, свершённый у Волги. А на другой грани напишем просто, как прост и величав в своей жизни наш советский богатырь.
Мастера одобрили эту думку и стали ждать, когда старик склонится над клинком и начнет свое чудодейство. Но тут дед поднялся и сурово оглядел всех.
- Стар я стал, и рука моя начинает сдавать, - с печалью в глазах сказал он. - Взор мой ныне не столь остер, как в былые годы. Намыслил я просить, - пусть молодой художник Александр Боронников сробит гравюру на этом клинке.
Мастер протянул руку, и товарищи увидели: и впрямь дрожит она. Отчего это приключилось - не разберешь теперь, - от волнения или от старости.
Прилежный ученик гравера художник Александр Боронников сразу засел за работу. Много дней он трудился над гранью клинка. И в синеватой мерцающей глубине его рождалась дивная неповторимая гравюра о том, как русские повергли немцев под несокрушимым Сталинградом.
Рисунок радовал глаз зрелостью и совершенством.
Ученик поднес его на одобрение старому мастеру. Старик гравер долго смотрел на сказочное диво, потом наклонился и поцеловал клинок...
На смену граверам пришли уральские гранильщики. Мастерство у них свое, особое. Чудодейство! Каждый самоцвет таит в себе таинственное свойство; есть камень худой, есть чистый и безоблачный, как светлая радость. Для воина идет особый камень и своя грань. После долгих размышлений гранильщики отобрали лучшие, чистейшей воды драгоценные самоцветы, отысканные в уральских недрах, и отгранили их. Грани были обдуманны и точны. Пламень лала, зеленая морская кипень изумруда и лучистое сверкание аметиста были освобождены из глубины камня старинной екатеринбургской огранкой, которой извечно восхищался мир.
После неустанных трудов клинок завершили. Мастерство было исчерпано, доведено до предела рук смертных. И кто приложил руку, тот наполнился радостью.
Клинок увезли на фронт...
В ту пору пришла осень, листопад. Тонкие березки, как восковые свечки, догорали в своем последнем золотом уборе. Прозрачна стала студеная вода в заводском пруду. Над шиханами пролетали на юг торопливые косяки гусей.
В эти дни на завод пришел раненый боец Иван Гаврилович Чмуров. Вернулся он из-под Днепра-реки и рассказал о видении...
Шел он из-под Киева, а навстречу ему шли могучие полки. И где прошли они, там на косогорах, и на тропах, и в покинутых вражьих окопах, и в сырой траве, и в чертополохе белели вражьи кости.
Впереди полков на кауром коньке ехал конник в простой солдатской шинельке. В крепких зубах его дымилась трубочка, в густых усах блуждала улыбка, а в глазах, как синь булата, шалили искорки.
Иван Гаврилович Чмуров по низинке путь держал, а конник на кауром коньке на степной курган поднялся. И вот взмахнул он рукой, и в облаках сверкнула молния...
Взглянул Иван Гаврилович, простой боец, на курган и ахнул: узнал он этого конника и немеркнущее в его руках пламя златоустовского клинка!