орудовец, безмерно огорчившись. — Ах, как нехорошо! Племянник! Василия Павловича… Не могу я тебя задержать. Беда! Не могу! Он мне ногу спас, твой дядя. Мениск! — Орудовец, негодуя на себя, изо всех сил стукнул кулаком по колену. — Ну, уезжай с глаз моих! Не могу…

Костя медленно пошёл к машине, медленно занял место за рулём, медленно пустил машину вперёд.

— Молодец! — сказала Ксана. — Отговорился! Молодец!

— Мой дядя ему ногу спас, — сказал Костя. — Это только и помогло.

— Какой он смешной! — рассмеялась Ксана. — И зачем человеку такие кривые ноги? А он вот их любит, он в них влюблён. Костя, ну что ты плетёшься?

Они миновали орудовца. Он отвернулся, чтобы больше не видеть этой машины, которую должен был задержать, обязан был задержать, но не сделал этого, потому что в машине ехал племянник человека, спасшего его от хромоты.

Дорога заметно начала подниматься, но ещё была пряма. Костя помнил эту дорогу. Он хорошо её запомнил. И вдруг и ему тоже захотелось в горы, туда, где орёл жил на скале. Туда, где паслись слоны у края пропасти. Туда, где был он смелым. Миг один, но смелым. Он прибавил скорости. Ехать было легко. Дорога начала раскручивать свои пока ещё некрутые петли.

— Не плетись, не плетись, муженёк, — сказала Ксана. — Ах, какое у него будет лицо, если мы его встретим! — Ей было весело, она улыбалась. Но вдруг притихла.

И вдруг послышался ей тонко натянувшийся голос, будто кто вдали, там, в горах, затянул протяжную, без слов песню, из тех, что поют в горах. Голос был тонок и даже слаб, но не прерывался, тянул. Он был странен, этот голос, он пугал почему‑то. И горы, всюду были горы. Небо и горы. «Куда я? — замерев, подумала Ксана. — Зачем?» Она вскинулась было, чтобы велеть Косте остановиться, чтобы велеть повернуть назад. Но нет, горы и небо завораживали её, слова не вымолвились. Поздно было поворачивать назад.

Все вверх и вверх шла дорога, все вверх и вверх. Косте казалось, что машина летит. Всюду было небо, и только узенькая полоска под колёсами была землёй. Да скалы справа, слившиеся в чёрную стену. А впереди было небо. А слева было небо. Пропасть и небо. И где-то высоко и уже в самом небе снежные стояли вершины. Кружилась голова от этой снежной белизны и синевы вокруг. И весело было у него на душе и печально.

На первом же крутом витке машина заехала передними колёсами за край дороги, за край пропасти и начала падать.

На кладбище в том городе, где все это произошло, стоит надгробье–памятник. Большая, необработанная глыба гранита, и два юных лица в профиль на этой глыбе. И все. И никакой нет надписи. Да и профили сами едва только намечены резцом, едва обозначены. Считается, что это надгробье не завершено. Рассказывают, что скульптор, который делал его, сошёл с ума и умер, не довершив работы. А мне показалось, что он успел её довершить. Что ещё он мог сделать?