неопределенность терзала вице-президента, у него возникла потребность посоветоваться, проконсультироваться с человеком опытным и компетентным, которому можно было бы довериться в столь щекотливой ситуации. И такого человека он знал. Это был Юлий Викентьевич Серебрянский, давний приятель его отца, бывший капитан, а позднее ответственный работник Латвийского морского пароходства. Ныне Юлий Викентьевич возглавлял крупную частную компанию по морским грузовым перевозкам с длинным и витиеватым названием. В деловых кругах Риги он слыл весьма авторитетным бизнесменом, был накоротке знаком со многими влиятельными людьми самых различных сфер, вплоть до чиновников правительства. К нему-то и надумал обратиться Каретников.

Серебрянский был несколько удивлен его звонку, им как-то не приводилось встречаться уже более года, но, несмотря на крайнюю занятость, он без колебаний назначил встречу в своем офисе в шестнадцать ноль-ноль и подробнейшим образом объяснил, как его разыскать.

Офис находился в Пурвциемсе неподалеку от Деглавского моста. Денек выдался приятный, дикая жара наконец отступила, и Каретников, будучи в центре, решил идти туда пешком, благо время позволяло совершить такую прогулку. Ему было интересно наблюдать перемены, происшедшие в городе за последние пару лет.

После скоропостижной кончины «нерушимого» Латвия, обретя независимость, мостила свою дорогу в будущее по собственному разумению. Зуд предпринимательства, охвативший почти все слои населения, стал приносить первые плоды — за этот короткий период облик Риги заметно преобразился. Столица стала чем-то смахивать на дамочку бальзаковского возраста, посетившую косметический салон. В ее центре на месте старых появились новые фешенебельные отели с самыми невероятными видами услуг. Фирменные, с роскошной рекламой магазины, под завязку затоваренные импортом, встречались теперь на каждом шагу. Впечатляло и обилие автомобилей иномарок, нередко самых престижных моделей. По количеству мелких магазинчиков, всевозможных салонов и разнокалиберных кафеюшек Рига уже не уступала крупным городам благополучного Запада. И все нарядно, аккуратно, со вкусом: каждому клиенту везде рады — с вниманием встречают, с улыбочкой проводят.

Но это были видимые глазу перемены. В поспешно открестившейся от «кошмарного советского прошлого» Латвии одновременно шли и другие процессы. И совсем не те, которые в свое время проповедовал для Союза не в меру говорливый главный архитектор Перестройки. Пошел процесс вывода российской армии из Прибалтики, процесс возвращения собственности бывшим ее владельцам, процесс размежевания государственными границами, процесс расслоения народа на граждан и неграждан, на богатых и бедных… Словом, развернувшись на сто восемьдесят градусов, суверенная республика рванула в Капитализм, напоминая при этом малоопытного марафонца, у которого усердия и азарта хоть отбавляй, а силенок и тактической смекалки маловато.

Здание, в котором располагался офис Серебрянского, Каретников отыскал не сразу. Оно затерялось в дебрях беспорядочно натыканных многоэтажек рядом с каким-то детсадом и, в отличие от других близлежащих домов, было выкрашено в странный морковный цвет. На просторной стоянке возле дома «елочкой» расположились около двух десятков легковушек и пара микроавтобусов. У некоторых машин крутились «деловые» в светлых рубашках и галстуках, со связками ключей на поясах и неизменным мобильным телефоном в пятерне. Каретников прошел мимо и, поднявшись по бетонным ступеням, толкнул тяжелую, внушительных размеров дверь.

После яркого уличного солнца свет в прохладном вестибюле казался явно недостаточным, и Каретников даже остановился, привыкая к новой обстановке. Впереди был холл с журнальным столиком и креслами, одну из стен покрывал внушительный гобелен. Здесь же, рядом с лифтом, была проходная с никелированной вертушкой. В застекленной кабинке сидел вахтер, за ним, у пульта, мордастый молодец в непонятной форме с наручниками на ремне и в солнцезащитных очках на мясистом носу. Вахтер вежливо поинтересовался у Каретникова, куда он и к кому, Каретников ответил. Тот кивнул и, не спросив никаких документов, сказал:

— Проходите. Вам третий этаж, секция триста шесть.

Поднявшись на лифте, он оказался на площадке в форме квадрата. Прямо у огромного во всю стену окна стояла группа людей, в основном, в шортах и простецких майках. Обвешанные фотоаппаратами и видеокамерами, они лопотали между собой то ли по-фински, то ли по-шведски. Вдоль других стен шли двери с табличками и номерами. Каретников миновал иностранцев и, обогнув раскидистую пальму в лакированной кадке, сразу уткнулся в нужную дверь. Нажал кнопку переговорника и, услышав в ответ приятный женский голос, доложил о себе. Раздался щелчок запора, он открыл дверь и оказался в приемной.

Миловидная секретарша в белоснежной блузке, сидевшая за отделявшим ее от посетителей полукругом барьером, привстала и с дежурной улыбкой еще раз осведомилась:

— Вы — Валерий Дмитриевич?

— Абсолютно верно.

— Очень приятно, — ровным, словно записанным на автоответчик голосом, сообщила она. — Юлий Викентьевич ждет вас. Пожалуйста, по коридору и вторая дверь налево.

— Благодарю.

Офис Серебрянского даже при беглом взгляде производил солидное впечатление. Добротный пружинистый палас, на стенах с дорогими обоями зеркала, акварели, симпатичные цветы в горшочках. Не говоря уже о прекрасно обставленной приемной с ее компьютерами, новейшими средствами связи и мощным холодильником «Розенлев». Чувствовалось, что дизайн тут продумывался весьма тщательно и денег на это явно не пожалели. Скромная обстановка «Пикадора» на таком фоне выглядела бы просто убогой.

Серебрянский встретил его с широкой улыбкой, как самого дорогого гостя. Распахнув объятия, он шагнул ему навстречу и зачастил:

— Ну, здравствуй, Валерик, здравствуй. Рад видеть, очень рад. Ругать тебя буду, да-да еще как буду. Долго не объявлялся, забывать стал, а? Эх, молодежь, нельзя со стариками так, и вы от этого не уйдете…

— Это вы-то старик? Ох, Юлий Викентьевич… Да вам еще горы воротить по плечу.

Они обменялись крепким мужским рукопожатием. Серебрянский был в кабинете не один, кроме него там еще находился тучный лысый мужчина. Его крупная голова при фактическом отсутствии шеи производила впечатление торчащей из грядки репы. Высокий лоб усыпан бисером испарины, невыразительные рыбьи глазки в обрамлении белесоватых ресниц смотрели холодно, не мигая, точно это были и не глаза, а так, две пуговицы. По-отечески похлопывая