за какие грехи меня крыть будут. Вроде я ничего такого выдающегося не совершил.
— А кто котёнка на урок принёс? Он мяукал.
— У тебя тоже котёнок в портфеле пищал. Но записок, твоему отцу не посылали. Котёнок здесь ни при чём. Дело во мне самом.
И мы стали думать и гадать, чем Петя не угодил Александру Фёдоровичу. Долго думали и гадали. Всю Петину биографию по косточкам разложили. Биография у него оказалась удивительная, как у полководца, — сплошь состояла из одних приключений и битв. И не было в этой биографии ничего такого, чтобы Петю исключать из школы или открывать против него сразу два фронта. — Отца надо подготовить к встрече с Александром Фёдоровичем, — озадаченно почесал затылок Петя. — А то мне в учительской и пикнуть не дадут. Станут придираться, а ты стой и помалкивай. Лучше заранее отцу всё сказать. Пусть думает, что я всё своим умом осознал. Тогда и ругать будут поменьше. И уши останутся целыми. Приходи вечером ко мне. Отец при посторонних уши мне не треплет. Мы договорились вместе готовить уроки. Я пришёл вовремя. Василий Арсеньевич только что возвратился с работы. — На буксир решил взять моего бездельника? — приветливо подмигнул мне в дверях Петин папа. — Да, нелёгкая эта работа — бегемота тянуть из болота. — Петька не бегемот, — заступился я. — Смотри, если один не управишься, я помогу. Вместе потянем за ушко да на солнышко. — За ушко не надо. Мы и так справимся, без ушей. — Ну ладно, ладно. Оставлю ваши уши в покое, — засмеялся Василий Арсеньевич. Я толкнул Петю локтем: — Отдавай записку, пока отец добрый… Петя вскочил со стула. Записка в его руке дрожала, как лист на дереве. — Вот… Учитель просил… Тебе лично… Василий Арсеньевич молча развернул записку и стал читать. Брови его насупились: — В школу требуют. Достукался. Выкладывай, как на духу, за какие твои заслуги удостоился я столь высокой чести? Петя долго мялся. Сопел и шмыгал носом. — Ну что же ты? Или совесть заела? — Меня с самого утра совесть заедает, — оживился Петя. — Так стыдно, что и говорить не хочется от стыда. — За что же стыдно-то? — За четвёрку. — Вот тебе раз! Кто же за четвёрку стыдится! Приличная оценка. — Моя четвёрка из кола сделана. — Из кола? Дубового? — прикинулся непонимающим Василий Арсеньевич. — Да нет же, из чернильного. Кол — это значит единица. Я её в дневнике нечаянно на четвёрку переправил. Александр Фёдорович, наверное, заметил. Хочешь, я четвёрку снова в кол превращу? Сам. — Ишь какой прыткий! Такую бы прыть да к занятиям… — Я и к занятиям на все сто отношусь. А то, что я два урока пропустил, не моя вина. В больницу ходил, Александр Фёдорович не верит. Только ты его не слушай. Я правда в больницу ходил. Галчонка на дороге встретил. Подстреленного. Хотел догнать, а он ускакал. Целых два часа за ним гонялся. — На всё у него отговорки найдутся! Изворотлив, словно уж. Как это тебе нравится? — Василий Арсеньевич покосился в мою сторону. — Может, и Миша Воробьёв в прошлый вторник сам себе фонарь под глазом сделал и нос расквасил? А? — У Воробья нос слабенький, — несправедливо отозвался о моём носе Петя. — Пальцем тронешь — кровь капает. Мой нос твёрже. Бей не бей, а ему хоть бы хны. А у Зинки Синицыной кожа хуже, чем Мишкин нос. Тонкая. Чуть щёлкнешь — неделю в пятнах ходит. Принцесса! — Совсем от рук отбился! Морока с тобой, Петька. Придётся нам с Александром Фёдоровичем всерьёз тобой заняться. Василий Арсеньевич махнул на Петьку рукой и хмурый ушёл на кухню. — Теперь сразу два фронта откроют, — шепнул мне Петя. Отец пришёл в школу, когда у нас кончились уроки. — Пойдёшь вместе со мной в учительскую, — строго приказал он Пете и потянул его за рукав. Я решил не бросать товарища в беде. Вошёл в учительскую вслед за ним. Александр Фёдорович пригласил Петиного отца к столу. — А сына-то зачем, Василий Арсеньевич? — Пусть слушает да на ус наматывает, проказник. До чего докатился! Отметки в дневнике подделывает! — Неужели? Что-то не замечал… — Ворон на улице гоняет. Это вместо уроков-то! — Не ворону, а галку. Разница, — поправил Петя. — Ты уж помалкивай, герой! — одёрнул его отец. — Сведёшь родителей в могилу прежде времени. Вон одноклассница от его щипков уже вся в синяках ходит… — Ну и ну, — от удивления Александр Фёдорович даже привстал со стула. — Признаться, недоглядел. — Так, может, вы и о потасовке с Мишей Воробьёвым тоже ничего не слышали? — Когда это было? — Прошлый вторник. У нас под окном дрались. Как петухи! Стыдоба! Странно, что вы, Александр Фёдорович, этого не знаете. Зачем же тогда записку прислали? Не благодарить же за сынка! — Конечно, благодарности он не заслуживает. Но я не думал, что дело зашло так далеко, как вы говорите. На Петю глаза мне открыли… А вызвал я вас вот по какому поводу. Школьный сад думаем развести. Саженцы раздобыли, участок определили. Решил посоветоваться с вами как с агрономом… Александр Фёдорович порылся в бумажной стопе на столе и вынул дневник Пети. Раскрыл его. — Да, отметка действительно подделана. Придётся разговор о яблонях отложить. Поговорим, Василий Арсеньевич, о сынке… Тут я понял, что делать мне в учительской нечего, и стал пробираться к двери. Последнее, что я услышал, были слова Александра Фёдоровича: — Нам с вами, Василий Арсеньевич, надо сообща, единым фронтом начать борьбу за Петю…
И мы стали думать и гадать, чем Петя не угодил Александру Фёдоровичу. Долго думали и гадали. Всю Петину биографию по косточкам разложили. Биография у него оказалась удивительная, как у полководца, — сплошь состояла из одних приключений и битв. И не было в этой биографии ничего такого, чтобы Петю исключать из школы или открывать против него сразу два фронта. — Отца надо подготовить к встрече с Александром Фёдоровичем, — озадаченно почесал затылок Петя. — А то мне в учительской и пикнуть не дадут. Станут придираться, а ты стой и помалкивай. Лучше заранее отцу всё сказать. Пусть думает, что я всё своим умом осознал. Тогда и ругать будут поменьше. И уши останутся целыми. Приходи вечером ко мне. Отец при посторонних уши мне не треплет. Мы договорились вместе готовить уроки. Я пришёл вовремя. Василий Арсеньевич только что возвратился с работы. — На буксир решил взять моего бездельника? — приветливо подмигнул мне в дверях Петин папа. — Да, нелёгкая эта работа — бегемота тянуть из болота. — Петька не бегемот, — заступился я. — Смотри, если один не управишься, я помогу. Вместе потянем за ушко да на солнышко. — За ушко не надо. Мы и так справимся, без ушей. — Ну ладно, ладно. Оставлю ваши уши в покое, — засмеялся Василий Арсеньевич. Я толкнул Петю локтем: — Отдавай записку, пока отец добрый… Петя вскочил со стула. Записка в его руке дрожала, как лист на дереве. — Вот… Учитель просил… Тебе лично… Василий Арсеньевич молча развернул записку и стал читать. Брови его насупились: — В школу требуют. Достукался. Выкладывай, как на духу, за какие твои заслуги удостоился я столь высокой чести? Петя долго мялся. Сопел и шмыгал носом. — Ну что же ты? Или совесть заела? — Меня с самого утра совесть заедает, — оживился Петя. — Так стыдно, что и говорить не хочется от стыда. — За что же стыдно-то? — За четвёрку. — Вот тебе раз! Кто же за четвёрку стыдится! Приличная оценка. — Моя четвёрка из кола сделана. — Из кола? Дубового? — прикинулся непонимающим Василий Арсеньевич. — Да нет же, из чернильного. Кол — это значит единица. Я её в дневнике нечаянно на четвёрку переправил. Александр Фёдорович, наверное, заметил. Хочешь, я четвёрку снова в кол превращу? Сам. — Ишь какой прыткий! Такую бы прыть да к занятиям… — Я и к занятиям на все сто отношусь. А то, что я два урока пропустил, не моя вина. В больницу ходил, Александр Фёдорович не верит. Только ты его не слушай. Я правда в больницу ходил. Галчонка на дороге встретил. Подстреленного. Хотел догнать, а он ускакал. Целых два часа за ним гонялся. — На всё у него отговорки найдутся! Изворотлив, словно уж. Как это тебе нравится? — Василий Арсеньевич покосился в мою сторону. — Может, и Миша Воробьёв в прошлый вторник сам себе фонарь под глазом сделал и нос расквасил? А? — У Воробья нос слабенький, — несправедливо отозвался о моём носе Петя. — Пальцем тронешь — кровь капает. Мой нос твёрже. Бей не бей, а ему хоть бы хны. А у Зинки Синицыной кожа хуже, чем Мишкин нос. Тонкая. Чуть щёлкнешь — неделю в пятнах ходит. Принцесса! — Совсем от рук отбился! Морока с тобой, Петька. Придётся нам с Александром Фёдоровичем всерьёз тобой заняться. Василий Арсеньевич махнул на Петьку рукой и хмурый ушёл на кухню. — Теперь сразу два фронта откроют, — шепнул мне Петя. Отец пришёл в школу, когда у нас кончились уроки. — Пойдёшь вместе со мной в учительскую, — строго приказал он Пете и потянул его за рукав. Я решил не бросать товарища в беде. Вошёл в учительскую вслед за ним. Александр Фёдорович пригласил Петиного отца к столу. — А сына-то зачем, Василий Арсеньевич? — Пусть слушает да на ус наматывает, проказник. До чего докатился! Отметки в дневнике подделывает! — Неужели? Что-то не замечал… — Ворон на улице гоняет. Это вместо уроков-то! — Не ворону, а галку. Разница, — поправил Петя. — Ты уж помалкивай, герой! — одёрнул его отец. — Сведёшь родителей в могилу прежде времени. Вон одноклассница от его щипков уже вся в синяках ходит… — Ну и ну, — от удивления Александр Фёдорович даже привстал со стула. — Признаться, недоглядел. — Так, может, вы и о потасовке с Мишей Воробьёвым тоже ничего не слышали? — Когда это было? — Прошлый вторник. У нас под окном дрались. Как петухи! Стыдоба! Странно, что вы, Александр Фёдорович, этого не знаете. Зачем же тогда записку прислали? Не благодарить же за сынка! — Конечно, благодарности он не заслуживает. Но я не думал, что дело зашло так далеко, как вы говорите. На Петю глаза мне открыли… А вызвал я вас вот по какому поводу. Школьный сад думаем развести. Саженцы раздобыли, участок определили. Решил посоветоваться с вами как с агрономом… Александр Фёдорович порылся в бумажной стопе на столе и вынул дневник Пети. Раскрыл его. — Да, отметка действительно подделана. Придётся разговор о яблонях отложить. Поговорим, Василий Арсеньевич, о сынке… Тут я понял, что делать мне в учительской нечего, и стал пробираться к двери. Последнее, что я услышал, были слова Александра Фёдоровича: — Нам с вами, Василий Арсеньевич, надо сообща, единым фронтом начать борьбу за Петю…