ощущать ее каждой клеткой себя — это уже так много, что бог весть когда оно придет для всех, на высшей фазе коммунизма, быть может…
Они остановились перед промтоварным киоском. Давка была невообразимая.
— Так у нас и делается, — раздраженно сказал Волков. — Эти платки по городу во всех магазинах, но дояркам некогда бегать, и вот не могли поставить несколько продавцов.
В противоположном конце все играл оркестр. Опять люди жались к стенам, никто не танцевал, и было жаль музыкантов, которые старались без результата.
— Пойдем? — спросил Волков.
— Я разучилась! — испугалась Галя.
— Все разучились! — воскликнул он, подхватил ее и вытащил в круг. С боков подходили люди, охотно смотрели, толпа у оркестра все увеличивалась, но Волков и Галя как начали, так и закончили танец одни. Оркестр заиграл танго, и тут желающих нашлось сразу десятка три, даже стало тесно. Галя вздохнула свободнее, ей стало очень хорошо. — Так надо поднимать массы, — сказал Волков, — личным заразительным примером. Ему подмигивали знакомые, а он, не смущаясь, показывал им сквозь щеку язык; Галя видела, что он ею гордится, и ей понравилось это. Она чувствовала, как на нее смотрят, и совсем перестала стесняться. Волков танцевал хорошо. Они танцевали все танцы подряд до самого третьего звонка, и, когда пришли в зал, оказалось, что их места заняли. Они сели где-то в заднем ряду. Волков сказал улыбаясь: — Ну ладно, так я завтра покупаю гармошку. Идет? Он полез в карман и добыл большую конфету, которую купил неизвестно когда. Галя конфету долго ела и спрятала обертку, чтобы когда-нибудь, взглянув на нее, вспомнить этот день. На сцене лысый ученый рассказывал о подборе кормов, другой, химик, говорил о разных препаратах и витаминах, третий оказался специалистом по телятам. Галя слушала и убеждалась, что ничего этого не знает. Ей до тоски захотелось в институт. Словно угадывая ее мысль, Волков сказал: — Вообще сейчас от доярки не требуется среднего образования, но насколько доярка с образованием нахальнее доярки без образования, видно хотя бы на примере Рудневской фермы. Скоро в доярки будут принимать только с высшим образованием, тебе не кажется? Полгода назад скажи Гале кто-нибудь такое, она посмотрела бы на него, как на сумасшедшего. Теперь она подумала, что когда-то так будет. Надо бы подбить девок на ферме учиться, чтобы не оказаться потом на задворках.
Зачитывали имена награжденных. Стал играть оркестр. И они, эти награжденные, выходили на сцену — всякие-разные, мешковатые, смущенные, неуклюжие, получали знамя, или вымпел, или подарки, терпели, пока их фотографировали. Она почувствовала, как Волков толкает ее в бок, не поняла, что это значит, а он кричал на ухо: — Тебя вызывают, выходи! Он ее просто вытолкал из ряда. Она поверила ему на слово, пошла по длинному проходу, опять заиграл оркестр, и кто-то в первом ряду громко сказал: — Та, что танцевала! Ослепленная огнями, она поднялась на сцену. Мигнула вспышка, когда ей вручали грамоту и золотые часы. Как вернулась обратно — не помнила, увидела только лицо Волкова, его протянутую руку, ухватилась за эту руку и села. Соседи заглядывали через ее плечо в грамоту — там было действительно написано ее имя. — Зачем вы это сделали? — возмущенно сказала она Волкову. — Это ваша работа, я знаю. — Допустим, это твоя работа, если на то пошло, — ответил он, обидевшись, но тут же пожал ее локоть и стал смотреть на сцену. Она не знала, куда положить грамоту и коробку с часами. Они жгли ей руки. Приоткрыв коробку, она увидела маленький циферблат. — Я бы, например, надел, — сказал Волков, — карманов у тебя ведь нет. Тут есть и ремешок, это они теперь предусматривают. Он отобрал коробку, взял ее руку — Галя повиновалась, как во сне, — осторожно и ловко надел часы. И ее не радовали эти часы, но были приятны его прикосновения. Она бы еще раз сняла, чтобы он снова надел. А коробку с фиолетовым бархатом все равно было жалко выбрасывать. Так она и унесла ее с собой.
Кончилось все. За столами в фойе мужчины торопились в последний раз выпить пива, в раздевалке была толпа. Волков принес Галин полушубок и валенки. Она облачилась и поняла, что действительно кончилось все. Грамоту она держала свернутой в трубочку, опасаясь измять. Коробку от часов положила в карман. «Узнала бы мама! — подумала она. — Положу я эту грамоту к ее диплому…» Ей стало грустно, так грустно, что хоть сядь на пол и плачь! Волков озабоченно проталкивался, балагурил и тащил ее к выходу. Толпа их вынесла из подъезда, а у нее внутри все скипелось так, что не продохнуть. Она проглатывала, проглатывала комок, но глаза не выдержали, закапали слезы. Волков не замечал, он искал машину. Ее загнали за угол в проулок, и Степка лежал в кабине, читая потрепанную книжку.
Галя увидела, что на улицах страшно много воды, и небо синее; верно, был хороший день и здорово шпарило солнце, потому что со всех крыш лилось, а вдоль тротуаров неслись грязные потоки, огибая колеса машин. Снег на асфальте стаял дочиста, только оставался на газонах. — Как ты поживал? — спросил Волков. — Вот, печенье купил. — Степка протянул пачку. — С девочкой познакомился. — А весна, черт ее дери, не шутит!.. — Предсказывают раннюю в этом году. — Поехали? Они долго выбирались из затора машин, которые двинулись все разом, как тараканы. — Галя, Галя, — сказал Волков, оборачиваясь. Она встрепенулась, ожидая, что скажет он, но он, видно, просто так сказал, посмотрел на нее, улыбнувшись, и сел прямо. Из-под передних машин летели грязные брызги, ветровое стекло густо покрылось ими, и очиститель только развозил муть. Степка нервничал, но не мог остановить, чтобы протереть. В боковые стекла были видны магазины, по которым Гале так и не удалось походить, на некоторых уже горели вывески — короткий день кончался. Степка несколько раз останавливал, протирал стекло, но оно опять забрызгивалось. Потянулись окраины, склады, гаражи, рельсовые пути, а потом уже пошли просто поля, на которых за день солнце согнало снег с бугров.
— Все разучились! — воскликнул он, подхватил ее и вытащил в круг. С боков подходили люди, охотно смотрели, толпа у оркестра все увеличивалась, но Волков и Галя как начали, так и закончили танец одни. Оркестр заиграл танго, и тут желающих нашлось сразу десятка три, даже стало тесно. Галя вздохнула свободнее, ей стало очень хорошо. — Так надо поднимать массы, — сказал Волков, — личным заразительным примером. Ему подмигивали знакомые, а он, не смущаясь, показывал им сквозь щеку язык; Галя видела, что он ею гордится, и ей понравилось это. Она чувствовала, как на нее смотрят, и совсем перестала стесняться. Волков танцевал хорошо. Они танцевали все танцы подряд до самого третьего звонка, и, когда пришли в зал, оказалось, что их места заняли. Они сели где-то в заднем ряду. Волков сказал улыбаясь: — Ну ладно, так я завтра покупаю гармошку. Идет? Он полез в карман и добыл большую конфету, которую купил неизвестно когда. Галя конфету долго ела и спрятала обертку, чтобы когда-нибудь, взглянув на нее, вспомнить этот день. На сцене лысый ученый рассказывал о подборе кормов, другой, химик, говорил о разных препаратах и витаминах, третий оказался специалистом по телятам. Галя слушала и убеждалась, что ничего этого не знает. Ей до тоски захотелось в институт. Словно угадывая ее мысль, Волков сказал: — Вообще сейчас от доярки не требуется среднего образования, но насколько доярка с образованием нахальнее доярки без образования, видно хотя бы на примере Рудневской фермы. Скоро в доярки будут принимать только с высшим образованием, тебе не кажется? Полгода назад скажи Гале кто-нибудь такое, она посмотрела бы на него, как на сумасшедшего. Теперь она подумала, что когда-то так будет. Надо бы подбить девок на ферме учиться, чтобы не оказаться потом на задворках.
Зачитывали имена награжденных. Стал играть оркестр. И они, эти награжденные, выходили на сцену — всякие-разные, мешковатые, смущенные, неуклюжие, получали знамя, или вымпел, или подарки, терпели, пока их фотографировали. Она почувствовала, как Волков толкает ее в бок, не поняла, что это значит, а он кричал на ухо: — Тебя вызывают, выходи! Он ее просто вытолкал из ряда. Она поверила ему на слово, пошла по длинному проходу, опять заиграл оркестр, и кто-то в первом ряду громко сказал: — Та, что танцевала! Ослепленная огнями, она поднялась на сцену. Мигнула вспышка, когда ей вручали грамоту и золотые часы. Как вернулась обратно — не помнила, увидела только лицо Волкова, его протянутую руку, ухватилась за эту руку и села. Соседи заглядывали через ее плечо в грамоту — там было действительно написано ее имя. — Зачем вы это сделали? — возмущенно сказала она Волкову. — Это ваша работа, я знаю. — Допустим, это твоя работа, если на то пошло, — ответил он, обидевшись, но тут же пожал ее локоть и стал смотреть на сцену. Она не знала, куда положить грамоту и коробку с часами. Они жгли ей руки. Приоткрыв коробку, она увидела маленький циферблат. — Я бы, например, надел, — сказал Волков, — карманов у тебя ведь нет. Тут есть и ремешок, это они теперь предусматривают. Он отобрал коробку, взял ее руку — Галя повиновалась, как во сне, — осторожно и ловко надел часы. И ее не радовали эти часы, но были приятны его прикосновения. Она бы еще раз сняла, чтобы он снова надел. А коробку с фиолетовым бархатом все равно было жалко выбрасывать. Так она и унесла ее с собой.
Кончилось все. За столами в фойе мужчины торопились в последний раз выпить пива, в раздевалке была толпа. Волков принес Галин полушубок и валенки. Она облачилась и поняла, что действительно кончилось все. Грамоту она держала свернутой в трубочку, опасаясь измять. Коробку от часов положила в карман. «Узнала бы мама! — подумала она. — Положу я эту грамоту к ее диплому…» Ей стало грустно, так грустно, что хоть сядь на пол и плачь! Волков озабоченно проталкивался, балагурил и тащил ее к выходу. Толпа их вынесла из подъезда, а у нее внутри все скипелось так, что не продохнуть. Она проглатывала, проглатывала комок, но глаза не выдержали, закапали слезы. Волков не замечал, он искал машину. Ее загнали за угол в проулок, и Степка лежал в кабине, читая потрепанную книжку.
Галя увидела, что на улицах страшно много воды, и небо синее; верно, был хороший день и здорово шпарило солнце, потому что со всех крыш лилось, а вдоль тротуаров неслись грязные потоки, огибая колеса машин. Снег на асфальте стаял дочиста, только оставался на газонах. — Как ты поживал? — спросил Волков. — Вот, печенье купил. — Степка протянул пачку. — С девочкой познакомился. — А весна, черт ее дери, не шутит!.. — Предсказывают раннюю в этом году. — Поехали? Они долго выбирались из затора машин, которые двинулись все разом, как тараканы. — Галя, Галя, — сказал Волков, оборачиваясь. Она встрепенулась, ожидая, что скажет он, но он, видно, просто так сказал, посмотрел на нее, улыбнувшись, и сел прямо. Из-под передних машин летели грязные брызги, ветровое стекло густо покрылось ими, и очиститель только развозил муть. Степка нервничал, но не мог остановить, чтобы протереть. В боковые стекла были видны магазины, по которым Гале так и не удалось походить, на некоторых уже горели вывески — короткий день кончался. Степка несколько раз останавливал, протирал стекло, но оно опять забрызгивалось. Потянулись окраины, склады, гаражи, рельсовые пути, а потом уже пошли просто поля, на которых за день солнце согнало снег с бугров.