Василий Дворцов КАИНОВО КОЛЕНО

16. И пошелъ Каинъ отъ лица Господня и поселился въ земле Нодъ, на востокъ отъ Едема.

17. И позналъ Каинъ жену свою; и она зачала и родила Еноха. И построилъ онъ городъ; и назвал городъ по имени сына своего; Енохъ.

18. У Еноха родился Ирадъ; Ирадъ родилъ Мехiаеля; Мехiаель родилъ Мафусала; Мафусалъ родилъ Ламеха.

19. И взялъ себе Ламехъ две жены: имя одной: Ада, и имя второй: Цилла.

20. Ада родила Iавала: онъ былъ отецъ живущихъ въ шатрахъ со стадами.

21. Имя брату его Iувалъ: онъ былъ отецъ всехъ играющихъ на гусляхъ и свирели.

22. Цилла также родила Тувалкаина, который былъ ковачемъ всехъ орудий изъ меди и железа. И сестра Тувалкаина Ноема.

/КНИГА БЫТИЯ. ГЛАВА 4./

С чего начинается вкус жизни? Вкус, да, вкус! Это удивительно внятное восприятие плоти, с ее вяжуще-терпким щекотливым запахом, с ее шершавой и упруго скользящей в касаниях фактурой, мятно-солоноватым ощущением во рту?.. У Сергея все пришло в госпитале. А вначале, когда он лицом, грудью, животом и всеми прилично и не очень произносимыми конечностями влип в плотный горячий песок, просто остановилось время. Взрыв был неблизким, но снизу, и ударная волна подкинула и смачно вбила его в косой бархан. Шок от удара остановил сердце, и Сергей увидел оставляемую землю, а на ней свое стремительно уменьшающееся распластанное тело. Скрутившийся вокруг воздух уплотнился в какую-то бледно полосатую трубу, и с нарастающим ускорением его потянуло в возносящую неизвестность. Куда это?.. Куда?.. Зачем?.. Не надо… Если бы можно было заорать, если бы можно было, растопырив руки и ноги, упереться в стенки этой трубы, вцепиться, чтобы остановить полет! Но… Где-то там уже близко был конец. И не только трубы. Там нужно было отвечать, отвечать за добро и зло, за веру и предательство, за содеянное и за отложенное, реально случившееся и только выдуманное — за все свои девятнадцать с половиной бестолковых лет. И это было нельзя, было неправильно и несправедливо. Он же не знал, даже не задумывался, что придется вот так, совсем не готовым, прийти к ответу. И Сергей беззвучно завопил: «Отче наш! Иже еси на небесах!..» Слова неведомо где и от кого слышанной молитвы рикошетом забились внутри него сознания, задребезжали в ушах, закололи глаза, губы, никак не находя себе выхода: «Да святится имя Твое… да будет воля Твоя!..» Движение немного притормозилось. «Хлеб наш насущный… хлеб…» — и больше он не помнил. Но — да, да! — он остановился, все же остановился в этой проклятой трубе. Наконец-то удалось выдавить, выжать, выбросить из себя настоящий звук: «Господи! Я все понял, все понял, Господи! Нужно любить! Любить, Господи! Дай мне, и я буду жить так, как надо, как достойно. Любить всех и все. Только дай мне, отпусти меня назад, Господи!» Странное, металлическое эхо гремело по трубе вверх и вниз. Немного повисев, Сергей начал тихо-тихо вращаться в обратную сторону. Это было возвращением. «Господи! Я все понял. Все. И я буду, буду любить всех. Всех. Только дай время. Дай мне время жить как надо».

Тело заныло. Разом заполнившись мурашками развертываемой крови, оно вдруг потянулось неразделимой болью, не отвечая на приказы и просьбы приподнять голову, перевернуться на спину. Но сквозь эту боль он явственно услыхал винт. «Вертушка» шла на бреющем и, ныряя по-над расплавленными холмами, все надвигалась и надвигалась сладкой смесью мурлыкающего рокота и свиста. Она искала его. Его!

Почему он забыл, слишком скоро забыл свою клятву?

Вот потому все так и получилось…

ЧЕТВЕРТЬ ПЕРВАЯ ВЕСНА

Глава первая

Когда после третьей пары по Горького идешь к кинотеатру Маяковского, солнце упругой желтизной залепляет спину, выталкивая из-под ног короткую фиолетовую тень. Улицу давно не чистили. Грязно ископченный за зиму снег на проезжей части раскис, просел и обнажил то, что далекие потомки назовут «культурным слоем». Интересно, почему именно «культурным»? Хороша же культура, нечего сказать. Бьемся, понимаешь, бьемся: «превратим», «достигнем»! И на субботниках, и на воскресниках. Чтобы город, двор, дом, детсад — все стало «образцовой культуры». И даже магазин вон «культтоваров», хотя «культ» нечто не из этого ряда. А результат? Все эти обрывки и окурки, пакеты, картонки и просто неведомые безымянные клочки и клочья, как раз и окажутся самыми главными следами и основными свидетельствами всех нынешних достижений народного хозяйства. И из них потомки и про космос узнают, и про балет, и про обработку картофельных глазков лазером. А все археология-с, наука ковыряния в останках и остатках. Цивилизации ли, прогресса ли, пищи. Интересно, но что же тогда археология должна поведать нам о древней Греции? Если все разглядывать через отбросы: Диоген — бомж, Аристотель — лизоблюд, а Сократ — нигилист… И кто только тогда плотными рядами в едином трудовом порыве создал могучую ойкумену Эллады? Был же общественный труженик Пифагор! За что, правда, и поплатился. Стоп, стоп, стоп! Бог с ней, с Грецией, а почему в нашей-то русской литературе главный герой всегда «лишний человек»? «Чужой для всех, ничем не связан» — лирический циник и созерцательный пофигист, умный ли, добрый ли, но всегда тоже какой-то «отброс общества»? Гомер, по крайней мере, хотя бы про путешественников писал, а у нас, что у Пушкина, что у Достоевского, все подряд страдают от сплина и хандры, и даже гвоздя вбить не умеют, не то, чтобы Циклопу глаз вышибить. Точнее, не хотят. Вот, кабы по щучьему велению…

Девчонки и мальчонки, сегодня уже по-апрельски расстегнутые и распахнутые, игривой стайкой скакали далеко впереди, а Сергей все отставал и отставал. Все-таки сильно чувствовалась разница в возрасте. Они еще совсем не умеют ловить мгновения. Эти звонкие, словно хлопки ладоней, ослепительно краткие мгновения, из которых как из разноцветных и разнокалиберных бисеринок помаленьку-помаленьку и выкладывается мозаика жизни. Сокурсники все в основном сразу после школы, но даже не в этом дело. Инфантилизм. Интересы в пределах песочницы. А ведь почти все выше его ростом. Есть и взросленькие, только и они тоже какие-то приторможенные. Пантагрюэли… Прыгают, пихаются, как воробьи на празднике. Воробьята. Птенцы гнезда Петровой. Это к фамилии руководительницы курса. Только брызги и щебет. Прыг, прыг, прыг, — через миг скроются за поворотом. И «отряд не заметит потери бойца». Так скорее же! Одна только Ленка украдкой оглядывается. Ищет. Его. Весна же, товарищи, весна, чувств