лета, например, здесь упоительно пахло свежей клубникой: этот запах разливался со всех ближайших, сплошь занятых огородами полей. И тогда разомлевшим от такой благодати посетителям сам хозяин заведения по-над обрывом у Москвы-реки без ложной скромности говорил: «Он у меня воздух особенный, крынкинский-с!» А в придачу обещал все, «вплоть до птичьего молока с-под земли, со дна океан-моря достать».

Уж что-что, а «обволакивать» посетителей различными соблазнами Степан Васильевич Крынкин умел, толково меняя в зависимости от сезона и «пластинку» и «приманки». Учитывал, например, что в мае народ толпами на Воробьи «черемухой дышать» устремлялся. Да еще соловьев слушать — ах, как они хором в сотню голосов разом сладко пели и щелкали по здешним лесистым оврагам и кручам!

Дорога в «Черемуховый рай»

Все тонко взвесил и по-хозяйски рассчитал ушлый златоуст Степан Васильевич! Не испугался даже того, что добираться до его заведения по тем временам было весьма непросто. Это сегодня есть метромост. И нет проблем. А на границе XIX–XX веков довольно хлопотный путь начинался от Калужской заставы, где ныне Октябрьская площадь, а тогда — юго-западная окраина города. И пролегал примерно там, где сегодня Ленинский проспект, с последующим поворотом к древнему селу Воробьеву. Гладкое шоссе, ведущее прямо к ресторану Крынкина, красивая липовая аллея — все это появилось не сразу. А поначалу в зимнее время снегом всю дорогу заваливало. Аллею, конечно, пытались расчищать. Но по-настоящему «лед тронулся» только тогда, когда от Калужской заставы к «Московской Швейцарии» проложили узкоколейку. По ней маленький паровозик — «кукушка», пыхтя и отдуваясь, тащил несколько тряских вагончиков вплоть до конечной остановки на самой высокой точке правого, круто вздыбленного берега Москвы-реки.

Благодаря всесезонному санно-экипажному, а затем железнодорожно-автомобильному движению путь во владения господина Крынкина с 1908 года упростился. А сам ресторан заработал круглогодично.

^{Ресторан Крынкина. Вид с Москвы-реки}

«Лошади! А не раки!»

В навигационный сезон неуемный в выдумках Степан Васильевич придумал использовать и водный маршрут. Несколько моторных лодок и небольшой пароходик начали курсировать к пристани на Воробьевых горах с Болотной площади и от Бородинского моста. В результате чего речная прогулка стала играть роль красивой прелюдии к общей программе пребывания в заведении г-на Крынкина. Ну а самые кредитоспособные гости, на которых, собственно, и был главный расчет, с ветерком да комфортом прибывали на тройках. Или даже на таксомоторах. О расценках на эту услугу в рекламе говорилось: «Доставка автомобилем — 3 руб., обратно — 50 коп. за версту».

^{Новое здание ресторана Крынкина. 1903 г.}

Такие бешеные по тем временам деньги, да еще и при совсем не дешевом меню могли отпугнуть многих. Да только не прочно облюбовавших это место состоятельных москвичей и гостей города. Недаром в светлое время дня сюда наезжали степенные замоскворецкие купцы с семьями. А ближе к ночи, когда, сменяя друг друга, в борьбу за душу посетителя вступали хоры русские, украинские да цыганские, слетались со всей Москвы бесшабашные любители пошвыряться крупными купюрами. Кухня при этом — с «тройной» ушицей, рябчиками да цыплятками паровыми — таких трат стоила. Особым спросом пользовались знаменитые крынкинские раки. Слыла молва, что доставляли их чуть ли не с самого Каменного Яра на Волге — лучшего места для таких исключительно чувствительных к экологии красавцев.

^{Интерьер ресторана Крынкина}

Здоровые, мордастые, с мощными клещами в полном наборе — лошади это были, а не раки…

На точке отрыва

Самое же главное, что стоило дороже любых денег, — открывающийся отсюда вид на Москву. Не случайно, что и сам Степан Васильевич, а после его кончины наследники — госпожа Крынкина с сыновьями — по-хозяйски рачительно осваивали все обращенное к Москве-реке пространство. Именно туда разворачивали столики и в общей зимней «двухсветной зале»; и в отделанных в русском стиле отдельных кабинетах; и даже на иллюминированных, снабженных раскладными тентами аллеях прилегающего парка. Пожалуй, самым притягательным в этом плане местом в просторных владениях Крынкиных оставалась «галдарейка» — длинная вместительная терраса, подвешенная на деревянных кронштейнах — балках прямо над кручей.

Удачно оккупировав здесь столики, гости под свежайший балычок первым делом опрокидывали в себя двойную рюмку водки. Потом заказывали горячее. И уж потом, в процессе неспешной трапезы любовались — все время любовались на широко раскинувшийся внизу за рекой город.

Вечерний звон, прощальный звон…

Вид этот исключительно удачно был передан в декорациях работы художника Воробьева в постановке нашумевшей в то время пьесы Леонида Андреева «Дни нашей жизни». Там в первом действии компания студентов, любуясь московскими далями и вслушиваясь в плывущий над ней вечерний колокольный звон, приходит в неописуемый восторг.

В начале века многим казалось, что так будет всегда. Госпожа Крынкина и ее сыновья в воображении рисовали заманчивые планы развития дела. Зимой, например, для посетителей планировали учредить катание с горы от самого ресторана до реки на санках и лыжах. А по льду Москвы-реки «организовать новый вид сообщения» — на оленях.

В начале века многим казалось, что открывающийся с Воробьевых гор вид будет такой же вечный, как вольготно раскинувшаяся на семи холмах Москва. В те годы эти легендарные холмы еще весьма отчетливо просматривались. И вряд ли кому могло прийти в голову, что со временем высотный частокол городской застройки почти совершенно снивелирует природный московский рельеф. И уж совсем трудно было