взоры быстрыВ управление подвластных,Мститель был законов строгийВ лице всех, дерзнувших даннуВласть свою во зло направить.Велелепные и пышныГрады, зданья он воздвигнул,Но не с тягостью народа,Зане многие налогиОблегчал и уничтожил.Хоть достойный сей царь Рима,Злой болезнью одержимый,Жизнь свою прервать не могши,Обратил свою всю лютостьНа казнь, может быть не нужну,Многих; но ему простилиВсё за то, что себе и́збралОн в преемники на царствоАнтонина. Хотя помнимСлово мудра Фаворина,Состязавшась с Адрианом:«Нет, кто тридцать легионов, —Так мудрец друзьям вещает, —Может двигнуть одним словом,Ошибаться тот не может».Но его дни безмятежныВозрастили АррианаИ учителя во нравахСтрога, мудра Эпиктита.Испытав превратность счастья,Он всю мудрость заключаетВ двух словах: «Сноси с терпеньем,Будь умерен в наслажденьи», —Словеса много блаженны,От источника исшедши,Кажется, излишне строга,Но соделавшие счастьеРима, дав ему на царствоВсех владык его изящных.Кажется, напрягши мышцыВо изящность, вся природаВозникала в человеке,Когда мысль образовалаСтоль достойну удивленьяВеков дальных и потомства,Мысль изящную Зенона.И хотя б другой заслугиМудрование столь чудноНе имело, – не оно лиРиму в счастье даровалоАнтонина, Марк Аврелья?Дни блаженные для РимаУже паки воссияли.Се восходит на трон света,Коего любезно имяЦелый век за честь вменялиНосить римские владыки.Мудрец истинный, украшенДобродетели чертами,И порока ни едина.Антонин теченье жизниПосвящал народну благу:Гражданин, не царь, во граде,Се отец благий не титлом,Коим красились венчанныИ злодеи и юроды,Но отец он истым делом.Ах, тот мог ли быть превратен,Кто несчастием ужаснымПочитал, когда бы быть могНенавидимым во Риме;Собственность кто презирая,Расточал свое богатство,Что насле́дил, соблюдаяОн сокровища народны?«Нет, Фавстина, – он вещает, —Я, владыкою став Рима,Собственности всей лишился».Он уснул, и Рим восплакал,И Анто́нин мог забвен бытьТем лишь, избрал что на царствоПо себе в Рим Марк Аврелья.Имя сладостно и славно!Се премудрость восседаетНа престоле цела света.Но он смертный был. БлаженствоРима вянет с Марк Аврельем;И столетия с стремленьемПротекли за ним уж многи;Но на поприще обширном,На ристалище вселеннойВсяка слава и блистаньеВсех царей, владык прешедшихПеред ним суть разве слабыйБлеск светильника, горящаВ полдень ясный, в свете солнца;Перед ним вся лучезарностьПодвигов в сверканьи славыСуть лишь мрак, и тьма, и тени.Когда взор наш изумленныйОбращаем на владыкуНа всесильного, которыйСтоль смирен был во порфире,То во внутренности духаМы таинственно весельеОщущаем, и не можноБез сердечна умиленьяВспомнить жизнь его премудру.Слеза радости исступит,Сердце, в радости омывшись,Вострепещет, утешаясь.Но… смолчим, в душе сокроем,Ах, всю скорбь и тяжко чувство,Что по сладости во сердце,Вспоминая Марк Аврелья,Восстает и жмет в нас душу.Нет, не жди, чтоб мы дерзнулиНачертать его теченье.Всё, что скажем, будет слабоИ сравниться не возможетС той чертой предвечна света,Чем его живописалаВсех веков и всех народовОбраз дивный благодарность.Его жизни описаньеДейство то вливает в душу,Что изящнее возникнутО себе самих в нас мыслиИ равно изящны мыслиО превратном смертных роде.Но надолго ли? – О участь,Участь горька рода смертных!Марк Аврелий уж скончался,Счастье Рима с ним исчезлоИ благие помышленьяО блаженстве рода смертных.Се торжественно и тихо,Спровождаемо всех воплем,Шествие его кончиныОтправлялося во Риме;Но шаг каждый препинаемБыл слезами иль восторгомВсего римского народа:«Се наш друг – ах, паче друга,Се родитель, се кормилец, —Се отец, – се бог всещедрый…»Скорбно в слухи ударялиСловеса сии нельстивыТого, кто вменит за тягостьВсе благие помышленья.И се во броне одеянКоммод грозно потрясаетКопием, и всё умолкло.Шествие идет в молчаньи.Ах, тогда уже познали,Что сокрылося во гробеСчастье Рима с Марк Аврельем.1795–1796 (?)