время мужчина в грубой шерстяной куртке и высоких сапогах, появившийся со стороны конюшен, пересек площадку и, спустившись с лестницы, направился через лужайку к обеим женщинам. У него были массивные плечи и толстая, сильная шея, жесткие рыжеватые волосы и несколько более светлые усы. Его голубые глаза своим странным детским выражением выделялись на загорелом и обветренном лице. Он слегка волочил ноги, как человек, привыкший к седлу. Это был Дик Уэйр, старший из братьев и наследник былого состояния, заложенной усадьбы и земель; он выглядел неудачником, человеком, неспособным, несмотря на свои мускулы и мышцы, бороться с обстоятельствами.

Вивьетта оставила Екатерину за ее рукодельем и пошла навстречу ему. Это непроизвольное движение заставило просветлеть его глаза. Он вынул изо рта коротенькую трубку, которую курил.

— Я только что осматривал новую кобылу. Она одно великолепие. Я сознаю, что не должен был покупать ее, но она стоила так дешево… А что поделаешь, когда лошадь предлагают за четверть цены?

— Ничего другого, милый Дик, как заплатить за нее вчетверо больше того, что можешь затратить.

— Но нам все равно надо было купить новую лошадь, — стал серьезно доказывать он. — Мы не можем разъезжать по округе в тележке с ослом. Если бы я не купил лошадь, это сделал бы Остин, заботясь о чести семьи. Я иногда люблю чувствовать себя независимым от Остина.

— Я бы хотела, чтобы вы были совсем независимы от Остина, — проговорила Вивьетта, шагая рядом с ним по лужайке.

— Не могу, пока живу тут, ничего не делая. Но если я отправлюсь в Канаду или Новую Зеландию, как собираюсь, кто будет заботиться о матери? Я связан по ногам.

— Я буду заботиться о ней, — сказала Вивьетта. — А вы станете писать мне милые длинные письма, рассказывая в них, как вам живется, а я буду посылать вам милые краткие бюллетени, и мы все будем очень счастливы.

— Вам хочется избавиться от меня, Вивьетта?

— Мне хочется, чтобы исполнились ваши задушевные желания.

— Вы хорошо знаете, чего хочет мое сердце, — сказал он нерешительно.

— Как же, разводить овец или охотиться, или рубить деревья в дремучих лесах, — ответила она, сдержанно приподняв брови. — Ах, Дик, не дурачьтесь. Смотрите, вот как раз идет мама.

С легким смешком она ускользнула от него и взбежала по ступенькам, чтобы встретить старую даму, болезненной наружности, которая, опираясь на палку, только что начала свою утреннюю прогулку по террасе. Дик угрюмо последовал за ней.

— Доброе утро, матушка, — сказал он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее.

Миссис Уэйр подставила щеку и без особенного удовольствия приняла его поцелуй.

— Ах, как от тебя пахнет табаком, Дик. Где Остин? Пожалуйста, отыщи его. Я хочу узнать, что скажет он о конюшне.

— Что может он сказать, матушка?

— Он может дать нам совет и помочь исправить это безобразие, — ответила миссис Уэйр.

Конюшня эта уже некоторое время служила предметом спора. Старая совсем развалилась, и Дик, превратившись в архитектора, самостоятельно построил новую. В качестве приюта для животных она была сравнительно недурна, но в виде пристройки к помещичьему дому елизаветинской эпохи она была доступна неблагоприятной критике. Остин, только что приехавший из Лондона провести свой праздничный отдых у домашнего очага, обещал матери осмотреть ее и дать свой отзыв.

— Но что понимает Остин в конюшнях? — спросила Вивьетта, когда Дик отошел, направляясь отыскивать брата.

— Остин понимает решительно все, моя милая, — убежденно ответила старуха. — Остин не только блестяще умный человек, но и выдающийся юрист, а юристы должны знать все. Дайте мне руку, голубушка, и пройдемся немного, пока они придут.

Через несколько минут Дик вернулся с Остином, которого он застал задумчиво курящим сигару перед конюшней. Дик выглядел угрюмо, тогда как лицо Остина сияло; он быстро подошел и, с сигарой в руке, наклонился к матери. Она обвила руками его шею, нежно поцеловала его и осведомилась, хорошо ли он спал, не испытывает ли каких-нибудь неудобств и понравился ли ему завтрак.

— А от Остина не пахнет табачным дымом, матушка? — спросил Дик.

— Остин, — ответила м-с Уэйр, — умеет так курить, чтобы от него не пахло.

Остин весело рассмеялся.

— Я уверен, что, если бы я упал в пруд, вы сказали бы, что я сумею вылезти из него сухим.

Дик обернулся к Вивьетте и пробормотал не без горечи:

— А если бы я упал в сухую яму, она сказала бы, что я вылез из нее весь в грязи.

Вивьетта, тронутая его огорчением, ласково сказала ему:

— Сухой или мокрый, вы остались бы тем же милым старым Диком.

— Ну, а как конюшня? — спросила м-с Уэйр.

— О, она не плоха. Она не без достоинств, но… — добавил Остин, с улыбкой обращаясь к брату, — матушка придирчива, ты знаешь, и архитектура несколько, скажем, в стиле рококо действует ей на нервы. Не лучше ли просто сломать эту штуку?

— Как хочешь, — угрюмо отозвался Дик. Он всю свою жизнь уступал Остину. Какой смысл спорить с ним в данном случае?

— Отлично. Я пришлю молодого Репсона, архитектора, он набросает проект. Не беспокойся, старина, я займусь этим делом.

Молодой, веселый, изящный, опьяненный удачей в жизни и сознанием своей независимости, он не заметил, как сдвинулись брови Дика и затем еще мрачнее нахмурились, когда он обратил свой откровенно восхищенный взор на Вивьетту и увлек ее в оживленный веселый разговор. Не обратил он внимания и на безнадежную и унылую походку Дика, ушедшего рассматривать с грустью развенчанную гордость его сердца — осужденную конюшню.

Но Вивьетта, в противоположность Остину подметившая разочарование Дика, скоро отошла и присоединилась к нему перед бесформенным деревянным сараем.

— Идем, пройдемся по саду.

Он дал увести себя через ворота двора конюшни. Вивьетта стала говорить ему о саженцах яблони. Дик молча слушал ее, потом не выдержал.

— Это возмутительное безобразие! — вскричал он.

— Да, безобразие, — согласилась Вивьетта. — Но вы не должны корчить такую кислую физиономию, раз я здесь специально для того, чтобы утешить вас. Если вы не рады видеть меня, я вернусь к Остину. Он гораздо интереснее вас.

— Согласен. Да, идите к нему. Я — глупец. Я — ничтожество. Нет, не уходите, Вивьетта, простите меня, — вскричал он, схватив ее за руку, когда она с некоторым высокомерием повернулась. — Я не хотел это сказать, но, право, у меня нет больше сил терпеть это.

Вивьетта села на скамейку под молодой яблоней.

— Что именно?

— Все. Свое положение. Непринужденные манеры Остина.

— Но они как раз делают его очаровательным.

— Да пропади он! А моя