красавцем».
Перед его глазами непрошено забелело лицо Сосика. Надменное в баре, перекошенное в Дарьиной квартире, слезливое в кабинете следователя… Леденцов уткнул взгляд в раскрытую книгу:
И опять привиделось непрошеное: теперь пустое лицо Вики-«школьницы» с голубоватыми, полупрозрачными глазами… В передней заворчал телефон. — Боря, тебя! — крикнула мама. Он с удовольствием оторвался от злополучного доклада. — Леденцов на приёме! — Боря, это я, Наташа… — Какая такая Наташа? — ненатурально удивился он, не скрывая этой ненатуральности. — Наташа. Из Политехнического. Та самая… — Здравствуйте, Наташа, — осторожным голосом, словно говорил с больной, поздоровался он. и умолк. Молчала и Наташа, надеясь на его рыцарство. Но Леденцов затянувшуюся паузу перетерпел. — Боря… хотите встретиться? — Конечно, хочу, — шумно обрадовался он. — Когда? — Хочу, но не могу. — Всё… работа? — Не-ет. У меня, Наташа, расстройство желудка. — Расстройство? — Извините за выражение, живот пучит и так далее. Наташа, вы догадываетесь, что я имею в виду под выражением «так далее»? Трубка запищала. Леденцов сожалеюще положил её на рычажки — ему хотелось развить тему о пучении живота. Прощать можно, прощать нужно. Но не предательство же. Он вернулся в свою комнату и опять сел за детективы. Если доклад он не кончит, то в райотделе его заедят насмешками. Вчера начальник, седой полковник, остановил в коридоре и попросил процитировать что-нибудь этакое. Даже в управлении прознали, что пишется доклад века… За спиной он услышал шаги — так тихо ходят только матери. Она села на диван, сбоку, чтобы беззвучно смотреть на его насупленный профиль. Леденцов опять с готовностью отклеился от детектива. — Боря, хочу с тобой поговорить… — О пользе супа? — Боря, твой дед был известным химиком… — Отец был известным геохимиком, а ты известный биохимик. — Да, а ты никому не известный милиционер. — Неправда, мама. Шпане моего района я хорошо известен, как, скажем, Альберт Эйнштейн хорошо известен физикам. Её красивое лицо, наверное волевое в деле, сейчас было обессилено материнской заботой. Каштановые волосы, завёрнутые в вольную копну, делали её такой домашней, что мысль об известном биохимике никому бы не пришла в голову. — Боря, ты достаточно поболтался в этом розыске. Пора выбрать в жизни главное направление. — Мама, а я люблю всё второстепенное. — То есть? — Например, поёт солист. А мне нравится не он, а его безголосые подпевалы. — Дурачишься? — Мне нравятся не красавицы, а их подружки. Пельмени люблю не домашние, а казённые, где мяса поменьше… — Боря, — перебила она. — Твой отец в твоём возрасте уже защитил кандидатскую. — Мам, не хочу я тратить время на чепуху. — Не болтай. На количество кандидатов тоже существуют планы. — А капитан Петельников говорит, что стране нужны не кандидаты, а мясо, нефть, древесина… — Твой капитан не понимает, что, чем больше кандидатов, тем в конечном счёте больше нефти и древесины. — В такой расклад он не верит, мама. Её моложавое лицо не то чтобы омрачилось, а почти невидимо потеряло свою здоровую чистоту, словно окунулось в пыльную тучку. Так бывало всегда при упоминании имени Петельникова. Её сердце не могло смириться с чужим влиянием на сына, которое оказалось сильнее материнского. И кто влияет — не учёный, не писатель, не артист… Милиционер, капитан. Леденцов положил руку на её плечо, припорошенное волосами, которые не уместились в вольную копну. — Мам, у Петельникова всё как… — У тебя, — досказала она. — Нет, у меня не так. — Почти как у тебя. — Совсем не как у меня. — Хорошо, почти как не у тебя, — усмехнулась она устало. — Мам, он работает, как слон. — Многие так работают. — Он ничего не боится. — Смотрите, какой… — Он выполнит любое задание. На него можно положиться, как на себя нельзя… — Ну уж! — Мам, он собирает доски по свалкам. — Зачем? — Квартиру отстраивает. Последний довод неожиданно перевесил все остальные. Она задумчиво смотрела на сына, дружившего со столь странным человеком. А сын улыбался, уверенный в своей, всё-таки непонятной для неё правоте. — Он супермен какой-то, — решила она. — Супермен, мама, старается для себя. — А твой капитан? — А Петельников… для граждан микрорайона. Леденцов нервно глянул на книжно-бумажный ворох, в котором зрел и никак не мог созреть его доклад. — Пиши-пиши, — сказала она и встала, так и не кончив вечного их разговора. Инспектор опустил взгляд на ждущую страницу.
Перед его глазами непрошено забелело лицо Сосика. Надменное в баре, перекошенное в Дарьиной квартире, слезливое в кабинете следователя… Леденцов уткнул взгляд в раскрытую книгу:
«Прожжённая моим взглядом, она запылала, как четыре ведьмы!»
И опять привиделось непрошеное: теперь пустое лицо Вики-«школьницы» с голубоватыми, полупрозрачными глазами… В передней заворчал телефон. — Боря, тебя! — крикнула мама. Он с удовольствием оторвался от злополучного доклада. — Леденцов на приёме! — Боря, это я, Наташа… — Какая такая Наташа? — ненатурально удивился он, не скрывая этой ненатуральности. — Наташа. Из Политехнического. Та самая… — Здравствуйте, Наташа, — осторожным голосом, словно говорил с больной, поздоровался он. и умолк. Молчала и Наташа, надеясь на его рыцарство. Но Леденцов затянувшуюся паузу перетерпел. — Боря… хотите встретиться? — Конечно, хочу, — шумно обрадовался он. — Когда? — Хочу, но не могу. — Всё… работа? — Не-ет. У меня, Наташа, расстройство желудка. — Расстройство? — Извините за выражение, живот пучит и так далее. Наташа, вы догадываетесь, что я имею в виду под выражением «так далее»? Трубка запищала. Леденцов сожалеюще положил её на рычажки — ему хотелось развить тему о пучении живота. Прощать можно, прощать нужно. Но не предательство же. Он вернулся в свою комнату и опять сел за детективы. Если доклад он не кончит, то в райотделе его заедят насмешками. Вчера начальник, седой полковник, остановил в коридоре и попросил процитировать что-нибудь этакое. Даже в управлении прознали, что пишется доклад века… За спиной он услышал шаги — так тихо ходят только матери. Она села на диван, сбоку, чтобы беззвучно смотреть на его насупленный профиль. Леденцов опять с готовностью отклеился от детектива. — Боря, хочу с тобой поговорить… — О пользе супа? — Боря, твой дед был известным химиком… — Отец был известным геохимиком, а ты известный биохимик. — Да, а ты никому не известный милиционер. — Неправда, мама. Шпане моего района я хорошо известен, как, скажем, Альберт Эйнштейн хорошо известен физикам. Её красивое лицо, наверное волевое в деле, сейчас было обессилено материнской заботой. Каштановые волосы, завёрнутые в вольную копну, делали её такой домашней, что мысль об известном биохимике никому бы не пришла в голову. — Боря, ты достаточно поболтался в этом розыске. Пора выбрать в жизни главное направление. — Мама, а я люблю всё второстепенное. — То есть? — Например, поёт солист. А мне нравится не он, а его безголосые подпевалы. — Дурачишься? — Мне нравятся не красавицы, а их подружки. Пельмени люблю не домашние, а казённые, где мяса поменьше… — Боря, — перебила она. — Твой отец в твоём возрасте уже защитил кандидатскую. — Мам, не хочу я тратить время на чепуху. — Не болтай. На количество кандидатов тоже существуют планы. — А капитан Петельников говорит, что стране нужны не кандидаты, а мясо, нефть, древесина… — Твой капитан не понимает, что, чем больше кандидатов, тем в конечном счёте больше нефти и древесины. — В такой расклад он не верит, мама. Её моложавое лицо не то чтобы омрачилось, а почти невидимо потеряло свою здоровую чистоту, словно окунулось в пыльную тучку. Так бывало всегда при упоминании имени Петельникова. Её сердце не могло смириться с чужим влиянием на сына, которое оказалось сильнее материнского. И кто влияет — не учёный, не писатель, не артист… Милиционер, капитан. Леденцов положил руку на её плечо, припорошенное волосами, которые не уместились в вольную копну. — Мам, у Петельникова всё как… — У тебя, — досказала она. — Нет, у меня не так. — Почти как у тебя. — Совсем не как у меня. — Хорошо, почти как не у тебя, — усмехнулась она устало. — Мам, он работает, как слон. — Многие так работают. — Он ничего не боится. — Смотрите, какой… — Он выполнит любое задание. На него можно положиться, как на себя нельзя… — Ну уж! — Мам, он собирает доски по свалкам. — Зачем? — Квартиру отстраивает. Последний довод неожиданно перевесил все остальные. Она задумчиво смотрела на сына, дружившего со столь странным человеком. А сын улыбался, уверенный в своей, всё-таки непонятной для неё правоте. — Он супермен какой-то, — решила она. — Супермен, мама, старается для себя. — А твой капитан? — А Петельников… для граждан микрорайона. Леденцов нервно глянул на книжно-бумажный ворох, в котором зрел и никак не мог созреть его доклад. — Пиши-пиши, — сказала она и встала, так и не кончив вечного их разговора. Инспектор опустил взгляд на ждущую страницу.
«Мэри стояла в дверях в голубом пеньюаре, который распахнулся ровно на столько, на сколько нужно. Всё это было бы неплохо, если бы в руках она не держала кольт тридцать восьмого калибра…»