- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (37) »
и, явно, не собирались возвращать ей пропажу, потерялись вдали, в васильках…
— Зачем тебе карты, Нин? Гадать что ли? — расспрашивала Аня уже в вагоне, ещё более смешливая от близости встречи с домом, и в то же время Нина чувствовала: прячется, как от дождя, подруга в словах от тревоги. Что ждёт впереди — даже картам неведомо, сколько их не раскидывай… Одно очевидно: долго ещё будут затягиваться на смоленской земле страшные отметины войны. Станция предстала развалинами — вокруг одни обугленные стены. — Ой, Нин, а я даже не знаю, цел ли наш домик, — Аня заспешила вдоль рытвин: до Ельни десять километров, а хочется поскорее обнять родителей. Дом Нестеровых стоял на месте: не дом даже — домишко. Маленький, как большой скворечник, высился над болотцем за деревней. Аня опрометью бросилась к двери. — Ой! Доченька! — Мамулечка! Женские голоса слились в один, счастливый, и тут же их заглушил радостный бас «Анюта вернулась». — Папка! Нина тихо вошла в дом. Невысокая щуплая женщина целовала и целовала дочь — как в последний раз не могла оторваться. У стены на лавке мужчина с деревянной ногой чинил какие-то валенки, так и остановилась в воздухе рука с иглой. Аня мягко вывернулась из материнских объятий, подошла, обняла отца, скользнула взглядом с родного лица вниз. — В сорок третьем потерял, — ответил отец на незаданный вопрос. — Тогда и демобилизовали. Мать всплеснула руками: — Ой, доченька, мне тебя и накормить-то нечем! — Ничего, мы не голодные, — солгала Аня. — А подружка откуда? — заметила, наконец, Нину. — Наша, смоленская, из Козари… — вспомнила и Аня, что приехала не одна. Женщина достала из шкафчика под образами кусочек хлебушка, немного побольше, чем лежал на столе в доме Сидорихи, отрезала половину и разделила её надвое, протянула дочери с подругой. Он так и рассыпался в руках мякиной и картошкой. — Пойдём, посидим возле дома, — кивнула Аня подруге. Сели доедать крошки на скамейку под окном. Ажурным абажуром свисали сверху неспелые гроздья рябины, не закрывая от полуденного солнца. Аня вздохнула: — Ой, Нин, как жить будем? Нина отыскала взглядом в траве лягушонка и ждала, куда он прыгнет: к дому или обратно в болото. — Не елись нам там котлеты, рулеты, — блуждали по камышам, по лугу и деревне вдали лисьи Анины глаза. — И что приехали, дуры? Работали бы там, да и всё… — Так давай и вернёмся, пока границы открыты, будем работать пока. — А что я матери с отцом скажу? У тебя-то тётка одна в деревне, и та злая… Аня поднялась со скамейки, сорвала зеленую гроздь, отправила в рот пару ягод. — Горькая! — бросила рябину в траву. Потревоженный лягушонок отпрыгнул обратно в трясину. — Скажу, что еду устраиваться в город на работу! Мать не возражала: всё лучше, чем в деревне голодать. — Иди, устраивайся. Здесь сама видишь, как…
Станция, точка отчета перемен, снова привычно замаячила вагонами, спешащими куда-то пассажирами. По тому, как испуганно и суетливо озирались две девушки, только у одной из которых был хоть какой-то багаж, проницательный наблюдатель сразу бы догадался: в Брест они прибыли перекладными поездами, то затаившись в полумраке прохладного вагона, то вжавшись всем телом в последний вагон, буквально пойманный за хвост в момент отбытия. Но наблюдать было некому. Каждый куда-то спешил. — А ну, девчат, дорогу, — едва не сбили с ног грузчики с ящиками, разгружавшие прибывший на другой путь состав. — Из Германии поезд? — спросила Аня. — Из Германии, из Франфурта- на- Одере, — ответил, гордый своей осведомлённостью, чумазый мальчуган лет пятнадцати, один из грузчиков. По- лисьи вихляя бёдрами, Аня приблизилась к паровозу. Машинист средних лет, но совсем седой, задумчиво курил, глядя, как на соседнюю платформу высыпали только что вернувшиеся из Германии солдаты. — Дяденька, — обратилась вполголоса Аня. — Возьми нас с собой в Германию. У нас соли нет, хоть привезём… Соли, действительно, не было нигде по всей стране, но машинист подозрительно посмотрел на чаровницу с глазами лисицы: — Как я вас возьму? — Да возьмите вы нас, — заканючила Аня. — Что вам, жалко? Пожалуйста. — Ну ладно, — докурил папиросу. — Садись к машинистам в первый вагон. Только, как доедем до границы, залазь на полку за чемоданы. Уже проверяют пограничники. — Не волнуйся, гражданин начальничек, — хохотнула Аня. — Мы не подведём: с собаками будет искать — не найдут. Махнула подружке рукой: — Пойдём. — Постой, постой, — поймал за локоть Нину машинист. — Поедешь в паровозе кочегаром. — Как это кочегаром? — удивилась девушка. — А вот так, полезай в паровоз, — показал смеющимся взглядом на лестницу, ведущую вглубь важного, как вытянувший шею гусь, локомотива. — Увидишь там сразу куртку и брюки. Переодевайся, а платье своё фильдеперсовое спрячь подальше от глаз пограничников. И кепку надень, тоже там, чёрная, где куртка и штаны. Да волосы запрячь получше! И лицо сажей намажь! — крикнул вслед со смехом. — А то не кочегар, а барышня кисейная! Вскоре из трубы, придававшей закопчённому сходство с породой лебединых, повалил дым. Скорее даже, паровоз напоминал черногузов, только те скользят по глади величаво, в поезд знай себе стучит, да гудит истошно: «мы едем!». Настоящие кочегары с другими машинистами и их помощниками уже развлекали в другом вагоне Аню разговорами. А Нина быстро сменила платье на робу. Рабочая одежда оказалась девушке велика, только чёрный головной убор наподобие берета пришёлся впору. Машинист, между тем, остался доволен:
— Только волосы спрячь, а то сразу видно, что девчонка. И не оглядывайся на пограничников. Зайдут — знай себе, кидай уголь, будто тебе не до них.
Нина кивнула и принялась шевелить угли, проникаясь важностью от осознания вверенной ей миссии. Она и впрямь не заметила, как вошли пограничники. А они не обратили внимания на неё: кидает уголь мальчишка — ничего особенного.
Как долго шёл поезд — если бы Нину спросили, она не смогла бы ответить: само время спрессовалось вдруг до угольков, а каптёрка с топкой и лопатой стали единственной реальностью, и даже немного странно, что когда-то поезд придёт в пункт назначения, и там-то начнётся какая-то другая жизнь.
Начиналась она, как водится, со станции — отправного пункта всех творящихся на свете перемен. По перрону расхаживали бдительноокие комиссары с красными повязками на рукавах.
Один из них заинтересовался девушками с блуждающими взглядами.
— Кто вы,
— Зачем тебе карты, Нин? Гадать что ли? — расспрашивала Аня уже в вагоне, ещё более смешливая от близости встречи с домом, и в то же время Нина чувствовала: прячется, как от дождя, подруга в словах от тревоги. Что ждёт впереди — даже картам неведомо, сколько их не раскидывай… Одно очевидно: долго ещё будут затягиваться на смоленской земле страшные отметины войны. Станция предстала развалинами — вокруг одни обугленные стены. — Ой, Нин, а я даже не знаю, цел ли наш домик, — Аня заспешила вдоль рытвин: до Ельни десять километров, а хочется поскорее обнять родителей. Дом Нестеровых стоял на месте: не дом даже — домишко. Маленький, как большой скворечник, высился над болотцем за деревней. Аня опрометью бросилась к двери. — Ой! Доченька! — Мамулечка! Женские голоса слились в один, счастливый, и тут же их заглушил радостный бас «Анюта вернулась». — Папка! Нина тихо вошла в дом. Невысокая щуплая женщина целовала и целовала дочь — как в последний раз не могла оторваться. У стены на лавке мужчина с деревянной ногой чинил какие-то валенки, так и остановилась в воздухе рука с иглой. Аня мягко вывернулась из материнских объятий, подошла, обняла отца, скользнула взглядом с родного лица вниз. — В сорок третьем потерял, — ответил отец на незаданный вопрос. — Тогда и демобилизовали. Мать всплеснула руками: — Ой, доченька, мне тебя и накормить-то нечем! — Ничего, мы не голодные, — солгала Аня. — А подружка откуда? — заметила, наконец, Нину. — Наша, смоленская, из Козари… — вспомнила и Аня, что приехала не одна. Женщина достала из шкафчика под образами кусочек хлебушка, немного побольше, чем лежал на столе в доме Сидорихи, отрезала половину и разделила её надвое, протянула дочери с подругой. Он так и рассыпался в руках мякиной и картошкой. — Пойдём, посидим возле дома, — кивнула Аня подруге. Сели доедать крошки на скамейку под окном. Ажурным абажуром свисали сверху неспелые гроздья рябины, не закрывая от полуденного солнца. Аня вздохнула: — Ой, Нин, как жить будем? Нина отыскала взглядом в траве лягушонка и ждала, куда он прыгнет: к дому или обратно в болото. — Не елись нам там котлеты, рулеты, — блуждали по камышам, по лугу и деревне вдали лисьи Анины глаза. — И что приехали, дуры? Работали бы там, да и всё… — Так давай и вернёмся, пока границы открыты, будем работать пока. — А что я матери с отцом скажу? У тебя-то тётка одна в деревне, и та злая… Аня поднялась со скамейки, сорвала зеленую гроздь, отправила в рот пару ягод. — Горькая! — бросила рябину в траву. Потревоженный лягушонок отпрыгнул обратно в трясину. — Скажу, что еду устраиваться в город на работу! Мать не возражала: всё лучше, чем в деревне голодать. — Иди, устраивайся. Здесь сама видишь, как…
Станция, точка отчета перемен, снова привычно замаячила вагонами, спешащими куда-то пассажирами. По тому, как испуганно и суетливо озирались две девушки, только у одной из которых был хоть какой-то багаж, проницательный наблюдатель сразу бы догадался: в Брест они прибыли перекладными поездами, то затаившись в полумраке прохладного вагона, то вжавшись всем телом в последний вагон, буквально пойманный за хвост в момент отбытия. Но наблюдать было некому. Каждый куда-то спешил. — А ну, девчат, дорогу, — едва не сбили с ног грузчики с ящиками, разгружавшие прибывший на другой путь состав. — Из Германии поезд? — спросила Аня. — Из Германии, из Франфурта- на- Одере, — ответил, гордый своей осведомлённостью, чумазый мальчуган лет пятнадцати, один из грузчиков. По- лисьи вихляя бёдрами, Аня приблизилась к паровозу. Машинист средних лет, но совсем седой, задумчиво курил, глядя, как на соседнюю платформу высыпали только что вернувшиеся из Германии солдаты. — Дяденька, — обратилась вполголоса Аня. — Возьми нас с собой в Германию. У нас соли нет, хоть привезём… Соли, действительно, не было нигде по всей стране, но машинист подозрительно посмотрел на чаровницу с глазами лисицы: — Как я вас возьму? — Да возьмите вы нас, — заканючила Аня. — Что вам, жалко? Пожалуйста. — Ну ладно, — докурил папиросу. — Садись к машинистам в первый вагон. Только, как доедем до границы, залазь на полку за чемоданы. Уже проверяют пограничники. — Не волнуйся, гражданин начальничек, — хохотнула Аня. — Мы не подведём: с собаками будет искать — не найдут. Махнула подружке рукой: — Пойдём. — Постой, постой, — поймал за локоть Нину машинист. — Поедешь в паровозе кочегаром. — Как это кочегаром? — удивилась девушка. — А вот так, полезай в паровоз, — показал смеющимся взглядом на лестницу, ведущую вглубь важного, как вытянувший шею гусь, локомотива. — Увидишь там сразу куртку и брюки. Переодевайся, а платье своё фильдеперсовое спрячь подальше от глаз пограничников. И кепку надень, тоже там, чёрная, где куртка и штаны. Да волосы запрячь получше! И лицо сажей намажь! — крикнул вслед со смехом. — А то не кочегар, а барышня кисейная! Вскоре из трубы, придававшей закопчённому сходство с породой лебединых, повалил дым. Скорее даже, паровоз напоминал черногузов, только те скользят по глади величаво, в поезд знай себе стучит, да гудит истошно: «мы едем!». Настоящие кочегары с другими машинистами и их помощниками уже развлекали в другом вагоне Аню разговорами. А Нина быстро сменила платье на робу. Рабочая одежда оказалась девушке велика, только чёрный головной убор наподобие берета пришёлся впору. Машинист, между тем, остался доволен:
— Только волосы спрячь, а то сразу видно, что девчонка. И не оглядывайся на пограничников. Зайдут — знай себе, кидай уголь, будто тебе не до них.
Нина кивнула и принялась шевелить угли, проникаясь важностью от осознания вверенной ей миссии. Она и впрямь не заметила, как вошли пограничники. А они не обратили внимания на неё: кидает уголь мальчишка — ничего особенного.
Как долго шёл поезд — если бы Нину спросили, она не смогла бы ответить: само время спрессовалось вдруг до угольков, а каптёрка с топкой и лопатой стали единственной реальностью, и даже немного странно, что когда-то поезд придёт в пункт назначения, и там-то начнётся какая-то другая жизнь.
Начиналась она, как водится, со станции — отправного пункта всех творящихся на свете перемен. По перрону расхаживали бдительноокие комиссары с красными повязками на рукавах.
Один из них заинтересовался девушками с блуждающими взглядами.
— Кто вы,
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (37) »