оставались открытыми — привычка, унаследованная от многих поколений предков, которые с июня по сентябрь только и делали, что молили Бога о глотке прохладного воздуха. Сквозняков не только не избегали, их создавали искусственно. Но сегодня Хьюго захлопнул за собой дверь.

Джорджи и глазом не моргнула, когда дверь закрылась у нее перед носом. «Не давай мужикам влиять на свои чувства». Именно таким образом она держала себя под контролем. В тридцать два года она была на вершине. И взобралась она туда благодаря тому, что никогда не давала другим сделать себе больно: если даешь людям вмешиваться в свои чувства, застреваешь на одном месте. Она знала, что, выигрывая на самоконтроле, теряет в эмоциональном опыте. Но ее это не волновало. Гораздо важней было не испытывать ту боль, которую всегда причиняют другие, если не послать их про себя к чертовой матери.

— К черту Хьюго, — пробормотала она в пустом холле и начала подниматься по широкой, украшенной резьбой лестнице наверх, где находились спальни.

2

Оставив жену в холле, Хьюго Кэррол поднялся к себе в комнату и направился к бару. Баром Хьюго служил старинный хепплуайтовский секретер, стоявший у застекленной двери, открывавшейся в сад.

И в тридцать восемь лет в облике Хьюго Кэррола все еще было что-то мальчишеское. Он был довольно высокого роста, худощав, морщинки виднелись пока только в уголках глаз. Свои прямые каштановые волосы он зачесывал наверх, но они всегда в беспорядке падали на лоб, отчего у Хьюго был несколько небрежный вид. Эти растрепанные волосы никак не вязались с идеально правильными чертами лица.

Хьюго забавляло, что вместо книг в секретере стоит выпивка. Сейчас он достал оттуда бутылку «Скотча», сифон с английской содовой и низкий хрустальный стакан. Поставив все это на стол, Хьюго отправился на кухню за льдом. Ему необходимо было успокоиться.

Обстановка гостиной являла собой смесь антиквариата с дорогим модерном. Друг против друга стояли два шератонских трюмо с глубокой резьбой, под каждым — викторианские пристенные столики. В комнате также стояли глубокие кожаные диваны цвета мокко, кофейный столик из толстого стекла, мягкие кресла с клетчатой атласной обивкой в голубых и светло-коричневых тонах. Шик и комфорт. Голубые шторы от пола до потолка оставались открытыми, пропуская ночной воздух, который в первую неделю июня был в Вашингтоне еще свежим.

Почти все дома Джорджтауна — фешенебельного пригорода Вашингтона — были построены по одному и тому же типу, и позади каждого дома был небольшой садик, обнесенный стеной, сложенной из того же розоватого кирпича, что и дом. Глядя на эту стену, Хьюго всегда думал, что это, должно быть, тот самый кирпич, который в восемнадцатом веке брали на борт для балласта английские шхуны, отправляясь в плавание через Чизапикский залив. Кирпич выгружали в Балтиморе и Аннаполисе или чуть южней, в Норфолке, штат Вирджиния, в Англию суда возвращались с американским табаком.

С тех давних пор и до 1865 года — года поражения Юга в Гражданской войне — родственники Хьюго жили как и все южане хорошего происхождения. У них была табачная плантация, на которой трудились рабы, в то время как хозяева предавались безделью и демонстрировали друг другу свои хорошие манеры. От тех времен до Хьюго дошли только секретер и шератонские трюмо. Остальное было либо продано, либо потеряно, либо перешло к другим членам разросшегося семейства.

С отменой рабства пришлось покончить с табачным листом, и большинство Кэрролов из сельской местности перебрались в Ричмонд. К моменту рождения Хьюго семья успела породниться с докторами и адвокатами и даже с одним банкиром. Два его дяди были вашингтонскими конгрессменами среднего уровня. В Вирджинском университете, том самом красно-белом университете Томаса Джефферсона, у многих его сокурсников было похожее прошлое. Но в отличие от большинства из них, закончив университет, Хьюго не связал свою карьеру с Вирджинией. Он хотел сделать себе имя в большом мире за пределами штата. И все же тому прошлому, которое произвело его на свет, Хьюго давал очень высокую оценку. Ему нравилось легкое отношение к жизни его ричмондских родственников, то удовольствие, которое они получали, окружая себя комфортом, увлечение тем, что его мать называла «умственными вещами». Иногда Хьюго думал о той жестокости, которая таилась где-то под их безукоризненными вирджинскими манерами. Один из его дядей застрелился. Другой застрелил свою жену в тот момент, когда она упаковывала завтрак (они как раз собирались покататься с детьми на лодках), а уж потом повернул дуло в свою сторону. Позже мать Хьюго говорила:

— Война все еще собирает свою дань. — Слово «война» в Вирджинии почти всегда означало Гражданскую войну. — Поражение сказывается до сих пор, — повторяла она не раз.

Манеры Хьюго и его спокойный голос с легким акцентом могли создать впечатление, что он — человек довольно равнодушный к карьере, но на самом деле Хьюго был глубоко тщеславен. Он был способен долго и напряженно работать. Он использовал такие возможности и такие способы срезать углы, которые его предки не всегда могли бы одобрить.

У него был крепкий хребет.

Хьюго начинал с должности репортера «Вашингтон пост». Когда вся пресса, работавшая на Белый дом, была единодушна во мнении, что президенту удалось пережить очередной политический шторм, Хьюго выложил всю правду публике на первой странице «Пост». Представители Белого дома все отрицали. Но меньше, чем через неделю, факты, изложенные в статье, подтвердились.

Хьюго никогда не оглядывался назад. В журналистике, как и в большинстве профессий, двуличие может привести к вершинам. Но Хьюго шел другой дорогой. Лицемерие — не его роль. Он был человеком слова. Политики знали, что его нельзя провести, а те, кто все-таки пытался, всегда потом об этом жалели. Когда ему предложили, он перебрался в главный офис «Ньюс» в Нью-Йорке. После того как у старшего репортера по событиям внутри страны обнаружилась коронарная недостаточность, Хьюго назначили на его место. Потом Хьюго познакомился с дочерью владельца «Ньюс», и они полюбили друг друга и собирались пожениться.

К сожалению, Хьюго не сознавал в полной мере, что его невеста рассчитывала широко пользоваться преимуществом богатых женщин — правом командовать всем и вся. Она пыталась диктовать свое даже в постели. Он был умелым и внимательным любовником, и ему нравилось доставлять ей удовольствие. Но что-то в ее отрывистой манере требовать начинало раздражать: «Нет, я хочу, чтобы ты сделал вот так», — и она направляла его руку с не терпящим возражений упорством