усиливаются оттого, что его основа строго документальна.

Конечно, с точки зрения нынешних достижений приключенческого жанра кое-что иному читателю, возможно, покажется и наивным. Но не забудем, что, во-первых, «Белая сорока» складывалась в замыслах автора в конце тридцатых годов, а, во-вторых, он менее всего намеревался создать, так сказать, детектив в чистом виде. Другое двигало его пером.

Внимательный читатель заметит, с какой симпатией, правдиво и нешаблонно рисует Рудольф Лускач, например, образ следователя Курилова, который вместе со своими советскими и иностранными друзьями умело распутывает клубок преступлений банды гитлеровских шпионов и их прихвостней. Четкость идейной позиции, литературное мастерство позволяют ему, с другой стороны, словно мгновенной вспышкой, ярко осветить как зловещие фигуры всех этих фон лотнеров, бушеров, купферов, блохиных-крюгеров, так и колеблющихся, слабохарактерных хельмигов, хельми и грет, попавших в цепкие сети фашистской разведки и гибнущих — морально или физически — на наших глазах.

По достоинству оценит читатель и легкую иронию, с которой автор рассказывает о своем друге — немецком инженере, «любителе слабого пола» Карле Карловиче Шервице, да и о себе самом, хотя их роль в разоблачении участников дела «Белая сорока» была далеко не последней.

Наконец, и в этой остросюжетной книге Лускач остается страстным любителем и знатоком природы, лесного и другого зверья, а написанные с истинно чешским юмором сцены охоты, рыбной ловли, лишь на первый взгляд отвлекающие от основного действия, помогают лучше представить личность этого незаурядного человека, как, впрочем, и коротенькие пейзажные зарисовки, сделанные рукой умелой и очень своеобразной.

Рудольф Лускач так и не успел осуществить свою мечту — снова побывать в Карелии. Он долго, тяжело болел и скончался в Праге в 1969 году. Осталась память о замечательном патриоте-интернационалисте, щедро отдававшем свои знания, опыт, талант советским людям на одном из самых трудных этапов их жизни и труда. Остались его книги, исполненные искренней любви к первой в мире стране социализма. Издание первой из них на русском языке — еще одно свидетельство дружбы, которая навеки связывает советский и чехословацкий народы в их совместном пути к коммунизму.

Всеволод ИВАНОВ

1

Все началось совершенно безобидно.

Меня навестил в Ленинграде мой знакомый — Филипп Филиппович Курилов. Был он какой-то маленький, завалящий, на короткой шее носил непомерно большую голову. Несмотря на внешнюю непривлекательность, он чем-то располагал к себе. Его несимпатичное лицо иногда оживлялось улыбкой, умные глаза под черными бровями искрились, как будто бы говорили о том, что он все видит, все замечает и ничего от него не укроется.

Отняв в росте, природа наградила его голосом, могучим и в то же время нежным, как голос певца, исполняющего речитатив.

Еще в коридоре он заговорил так, что зазвенели подвески на люстре и мой охотничий пес — сеттер Норд недовольно заворчал.

Курилов не мог долго задерживаться — через полчаса нужно на работу. Он пришел позвать меня поохотиться на зайцев. Сказал:

— Не звал бы вас, если бы речь шла о пустяках. Но гляньте-ка, вот письмо, — получил не от кого-нибудь, а от самого лесничего Богданова. Так… Тут поздравления, кое-что еще в том же духе и вот: «Зайцев нынче необычно много да и лисиц, больше, чем обычно. Приезжайте-ка, да возьмите с собой порядочных охотников. Не пожалеете. Ручаюсь, зайцев и на двух телегах не увезем…»

Филипп Филиппович на мгновение замолчал, желая убедиться, какое впечатление произвели на меня его слова, затем продолжал:

— Две телеги зайцев, это чего-нибудь стоит, а? Еще бы!

Одним словом, договорились ехать в Лобановское лесничество, где нас ждут две телеги зайцев…

Через неделю, в последнюю субботу ноября, вес участники редкостной охоты на зайцев сошлись на вокзале. Нас было четверо. С Куриловым пришли его друзья — бухгалтер ленинградского завода «Электросила» Преворов и кинорежиссер Суржин. Преворов носил такие очки, что глаза за ними казались совиными. Однако это ему, как охотнику, не мешало. Суржин своим ростом превосходил всех нас по крайней мере на две головы.

В поезде пассажиры с любопытством оглядывали нас и спрашивали, куда мы направляемся.

— На медведей, — заявил своим нежным голосом Филипп Филиппович, после чего в вагоне сразу же наступила тишина.

— Вы сказали на медведя или на медведей? — почтительно переспросил кто-то.

— Простите, но, по-моему, я сказал вполне отчетливо: на медведей, — ответил Курилов и вполне серьезно добавил: — Рассчитываем не меньше чем на четырех косолапых. Нынче больно уж их много… На каждого придется по одному.

— Ай да молодцы! — уважительно сказала пожилая женщина и посоветовала: — Только лучше стреляйте. С медведями шутки плохи. У сестры нетель разорвали, у брата улья изрядно попортили, а крестница так их испугалась, что с тех пор заикается.

— Хуже всего старые медведи, — поддержал другой пассажир. — У меня свояк — охотник, уж он это знает.

— Совершенно верно, — авторитетно, словно читая лекцию, начал Курилов своим звучным голосом. — Это все равно как со старыми людьми: они становятся нервными, потому что от ревматизма ломит кости, мучит бессонница — хуже нет. Обычно медведь впадает в спячку на всю зиму, некоторым «старикам» в берлоге не лежится — сон не идет, вот они и бродят по лесу. Одним воздухом, как известно, сыт не будешь. Летом медведь лакомится травами, корешками, лесными дарами, овсом, словом, всем, что ему приготовили щедрая природа или люди. Чтобы разнообразить меню, поймает какую-нибудь зверюшку или рыбку. Зимой пировать негде, нужда и заставляет стать настоящим хищником. А поскольку, подобно всякому старику, он утрачивает ловкость, то чаще всего нападает на домашний скот — ведь это куда более легкая добыча, чем быстрый лось или олень…

Поезд мчался заснеженными лесами, метель била в окна вагона. Но нам было тепло, хотелось подремать, я заснул и спал до тех пор, пока Курилов не растормошил:

— Вставай, пора, скоро будем на месте.

Я быстро протер глаза, мы собрали вещи и простились с пассажирами.

На платформе маленькой станции намело столько снегу, что мы сразу же провалились по колено. Железнодорожники нам сказали:

— Ничего себе вы погодку привезли из Питера, охотнички. Куда вас черти несут в такую метель?

— Именно к вам, чтобы веселее было, — сказал Преворов и закашлялся, потому что в эту минуту снег залепил ему рот.

Нас никто не встречал.

Преворов предложил отправиться пешком.