Джозеф Редьярд Киплинг Бегство белых гусар

Мы бросили свои мечи

Не в битве и не днем,

А ночью в карауле,

На берегу речном.

Вода ревела, ветер выл.

Родился страх, он рос, грозил,

И мы бежали что есть сил

От ужаса в ночи!

Отмель Беони

   Говорят, что английский кавалерийский полк не способен обратиться в бегство. Это не так. Я сам видел, как четыреста тридцать семь сабель мчались по равнине, охваченные малодушным страхом; видел, как в течение двух часов лучшая конная часть была вычеркнута из списков личного состава армии. Что до этой истории, то, если вы напомните о ней белым гусарам, вам, вероятно, не поздоровится. Они не гордятся этим случаем.

   Белых гусар можно узнать по их саблям — они больше, чем сабли у других кавалерийских полков. Если и этого отличия недостаточно, белых гусар можно узнать по их старому бренди. Вот уже шестьдесят лет, как этот напиток не сходит со стола офицерского собрания, и стоит проехать далекий путь, чтобы его попробовать. Спросите старое бренди Макгейра и постарайтесь получить его. Если сержант, заведующий офицерской столовой, найдет, что вы не способны оценить настоящее бренди, а значит, бутылка пропадет даром, он поступит с вами соответствующим образом. Он опытный малый. Но когда вы находитесь в офицерской столовой, вам не следует говорить вашим хозяевам о форсированных маршах и верховой езде на далекое расстояние. Офицерское собрание очень обидчиво, и, если ему покажется, что вы над ним смеетесь, оно вам выскажет это.

   По мнению белых гусар, во всем был виноват полковник. Он был новый человек в полку, и ему вообще не следовало бы командовать белыми гусарами. Он говорил, что полку не хватает лихости. Это белым гусарам-то, которые знали, что они способны сесть на любого коня, выдержать любую бомбардировку и наступить на любую ногу! Это оскорбление было первым поводом к неудовольствию.

   Затем полковник дал отставку коню барабанщика — коню барабанщика белых гусар! Быть может, вы не понимаете, какое неслыханное преступление он совершил. Постараюсь объяснить. Душа полка воплощена в этом коне, который несет на себе серебряные литавры. Почти всегда это рослый пегий уэлер^[1]. Иметь такого коня считается делом чести, и любой полк готов заплатить сколько угодно за пегого уэлера. На него не распространяются правила выбраковки лошадей. Работа у него очень легкая, и он обычно маневрирует только шагом. Так что, пока он еще может передвигать ноги и сохранять приличный вид, благополучию его ничто не грозит. Он лучше самого адъютанта знает полк и при всем желании не способен сделать промах.

   Коню барабанщика в полку белых гусар было только восемнадцать лет, и он отлично справлялся со своими обязанностями. Он мог бы работать еще лет шесть, не меньше, и вел себя с важностью и достоинством гвардейского тамбур-мажора. Полк заплатил за него тысячу двести рупий.

   Но полковник приказал его выбраковать, так что коню дали отставку по всем правилам и заменили его вялой гнедой клячей, безобразной, как мул, с овечьей шеей, крысиным хвостом и коровьими ногами. Барабанщик воспылал к ней ненавистью, и почти все музыкантские лошади, едва завидев это животное, прижимали уши и косились. Они сразу поняли, что это выскочка и вообще «не джентльмен». Видимо, требуя лихости от полка, полковник требовал ее и от музыкантов, а также хотел заставить их принимать участие в обычных строевых учениях. Кавалерийский оркестр — это нечто священное. Он выступает на сцену только в тех случаях, когда высшее начальство делает смотр войскам, а тогда старшина оркестра по своему значению поднимается на одну ступень выше полковника. Он верховный жрец, и «Стройся в затылок» — его гимн. Когда играют «Стройся в затылок», конница идет рысью, и кто не слыхал, как эти резкие, пронзительные звуки покрывают бряцание и топот полка, проезжающего мимо начальства, тому еще осталось услышать и понять кое-что заслуживающее внимания.

   Когда полковник дал отставку коню барабанщика, в полку белых гусар едва не вспыхнул бунт.

   Офицеры сердились, нижние чины были в ярости, а музыканты ругались… не хуже кавалеристов. Коня продадут с аукциона — с публичного торга, — и его, чего доброго, купит какой-нибудь парс и будет запрягать в телегу! Это хуже, чем выставить напоказ всему свету интимную жизнь полка или продать столовое серебро офицерского собрания еврею — туземному еврею.

   Полковник был человек мелочный и запальчивый. Он знал, как отнесся полк к его приказу, и, когда кавалеристы попросили разрешения купить «барабанного коня», полковник сказал, что такая просьба носит бунтовщический характер и запрещена воинским уставом.

   Но один из младших офицеров, ирландец Хоган-Ейл, все-таки купил «барабанного коня» на аукционе за сто шестьдесят рупий, и полковник рассвирепел. Ейл принес извинения — он был невероятно покорный человек, — объяснив, что купил коня только для того, чтобы спасти его от дурного обращения и голодной смерти, а теперь пристрелит его, и дело с концом. Это, по-видимому, смягчило полковника, ибо ему хотелось окончательно отделаться от «барабанного коня». Он понимал, что сделал ошибку, но, конечно, не мог признаться в ней. «Барабанный конь» еще оставался в полку, и это раздражало полковника.

   Ейл взял с собой бутылку старого бренди, три чируты^[2] и своего друга Мартина, и все вместе они покинули офицерское собрание. Два часа совещались Ейл и Мартин на квартире у Ейла, но один лишь бультерьер, стороживший сапожные колодки Ейла, знает, о чем они говорили. Из конюшни Ейла вывели лошадь, с головой закутанную в попоны, и, несмотря на ее сопротивление, вывели ее из военного городка. Вел эту лошадь грум Ейла.

   Между тем два человека пробрались в полковой театр и взяли оттуда несколько горшков с красками и две-три большие кисти для писания декораций. Затем ночь опустилась на военный городок, а из конюшни Ейла послышался шум — казалось, какая-то лошадь вдребезги разбивает свой денник. У Ейла был крупный старый белый уэлер, ходивший в упряжи.

   На другой день, в четверг, солдаты, узнав, что Ейл вечером собирается пристрелить «барабанного коня», решили почтить покойника настоящими военными похоронами, — наверно, так пышно не похоронили бы и самого полковника, умри он в этот день. Они достали повозку, запряженную волами, дерюгу, целые груды роз, и вот, завернутый в дерюгу, труп отвезли на то место, где сжигали лошадей, павших от сибирской язвы, причем две трети полка