добудет Рваный Бок горошка, и она полакомится. А если поймает медведь зайца, так не её же. Зайцу битым быть, её костям не болеть.

Подвела Лиса зайца к плетню, шепчет:

— Лезь. Удача смелых любит.

Полез Рваный Бок. Только через плетень перебрался, а медведь Спиридон — вот он, идёт к нему по тропинке. Оглянулся Рваный Бок на Лису, дескать, выручай, а она хитренько так лапы в стороны развела: дескать, тебя поймали, ты и выкручивайся.

И понял тут Рваный Бок — на беду его навела Лиса. Сама не полезла, хитрая. Но и он не без ума родился. «Как ты мне, — думает, — так и я тебе».

Поднялся Рваный Бок и пошёл медведю навстречу. Помахал ему лапкой: наклонись, дескать, что сообщу тебе по тайности. Наклонился медведь Спиридон. Зашептал Рваный Бок ему на ухо:

— Предупредить пришёл. Лиса обворовать тебя замыслила. В кустах прячется, уйдёшь с огорода — залезет. Давно уже метит горошком твоим попользоваться.

Поблагодарил медведь зайца. Кустик горошка сорвал ему. Увидела Лиса зайца с горохом, кинулась к нему.

— Как тебе удалось добыть его?

— Медведь дал. Подхожу я к нему и спрашиваю: «Что лучше — честно попросить или хитро украсть?» — «Попросить», — говорит он. Я и попросил. Иди, и тебе даст. Ты верно сказала: удача смелых любит, — сказал Рваный Бок, а про себя добавил: «Но не балует хитрых».

Побежала Лиса к медведю. Видел Рваный Бок, как перелезла она через плетень. Слышал, как сказала она медведю, когда прихватил он её на грядке:

— Гороху мне хочется — страсть. Я сперва украсть хотела, а потом подумала: «Ну зачем я буду ползти, живот царапать, да ещё неизвестно — унесу или нет». Ты уж дай лучше сам, чтобы в грех меня не вводить.

И медведь дал ей: схватил за воротник и пропарил крапивным веником. Глядел Рваный Бок издали, как банит медведь крапивой Лису, и приговаривал:

— Так её, дядя Спиридон, так, чтобы знала она, плутовка, как глупых на воровство подбивать.

Не скоро после этого захотелось Лисе ещё раз отведать медвежьего горошка.

ЧТО ПУШОК ОТКРЫЛ

Поел Рваный Бок горошка, водички из родника похлебал, залез под ёлочку, вздремнуть приготовился. И тут примчался к нему Пушок, схватил за плечи, трясёт, кричит:

— Открыл!.. Открыл!..

А больше и сказать ничего не может. Упал на траву, лапками на себя машет, рот разевает — сердце зашлось. Шепчет:

— Открыл!.. Открыл!..

Сбегал Рваный Бок к родничку, водой друга обрызгал. Присел возле него, голову гладит, приговаривает:

— Успокойся, а то разорвётся от волнения сердце, и сказать не успеешь, что же ты открыл. Заново кому-нибудь открывать придётся.

Подействовали эти слова на Пушка, притих он. Отдышался, пришёл в себя, заговорил:

— Лежу я сейчас у себя под кустиком и думаю: все нас, зайцев, трусами дразнят. А если бы не было нас? Если бы на земле одни львы были? Что бы тогда было? Подумал я и открыл.

— Что?

— А то: если бы на земле одни львы были, то среди них объявился бы лев-заяц. Кто-то из них да был бы всех слабее и трусливее.

— Ну и что?

— Как что?! — воскликнул Пушок, — Если может быть лев зайцем, то, значит, и заяц может быть львом, среди… зайцев, конечно. Заяц-лев! Как звучит, а?

— Хорошо звучит. Есть что послушать.

— О! И может быть, я и есть этот заяц-лев.

— Это почему же ты? — поднялся Рваный Бок. — Я тоже могу быть им.

— Ты? Куда тебе. Ты разве забыл, как я тебя поборол два раза? У тебя грудь уже моей, и в глазах нет бодрости нужной. Я лев.

— Грудь у тебя пошире, да, — согласился Рваный Бок, — и поборол ты меня два раза, признаю. Зато у меня плечи покруче и уши покороче. И дед у меня ловким был, никто у нас в роще перед ним устоять не мог. Я заяц-лев.

И заспорили зайцы. А от спора до драки — одна оплеуха. Ахнул Рваный Бок ладонью по щеке Пушка, а тот ему ахнул — и понеслось. Колотят зайцы друг друга, пускают серый пух по ветру, кричат:

— Я лев!

— Нет, я лев!

А сова высунулась из дупла, жмурится, закрывается крылом от солнышка, никак разобрать не может, кто это там возится под ёлочкой. Послушаешь — вроде львы дерутся, а голоса — заячьи.

— Ухо-хо! Кто там? — спросила сова.

Услышали зайцы крик её и присмирели: хоть и плохо видит сова днём, а всё-таки видит. Разглядит кого-нибудь из них, и не сумеют они доказать даже, кто же из них — лев.

Поводила сова ушастой головой — тихо вокруг. Глазами круглыми поморгала:

— Странно, только что львы где-то рядом дрались, и уже не слышно никого.

Хохотнула и провалилась в дупло: до вечера ещё далеко и можно поспать.

Увидели зайцы — пропала сова. На цыпочках, на цыпочках перебрались на полянку подальше и встали опять друг перед дружкой.

— Ну, — спрашивает Рваный Бок, — убедился ты теперь, что я заяц-лев? Я вон как тебя по щеке ахнул.

— Это ты теперь убедился, что я лев, — отвечает Пушок. — Я вон тебе какой фонарь под глазом зажёг.

— Ах, так! — взвизгнул Рваный Бок и сжал кулаки.

И полетели опять клочья заячьей шерсти.

Мимо волк Рыжий Загривок шёл. Баранинки ему захотелось, да не знал он, где пастухи сегодня овечье стадо пасут. Решил у зайцев спросить. Они везде бегают, может, знают.

Свернул волк с тропы, идёт к полянке, Рваный Бок спиной к нему стоял, а Пушок — лицом. Увидел он волка, вскрикнул как-то странно, по-козлиному — м-ме! — и кинулся бежать. А Рваный Бок так и заплясал от радости.

— Ага! — кричит. — Удираешь? То-то. Понял, наконец, что не ты, а я заяц-лев.

И тут слышит он — шуршит что-то сзади. Оборачивается — волк. И уже совсем близко. И вытянулись у зайца уши и сами собой ноги заработали.

С неделю потом ходил Рваный Бок по роще и удивлялся:

— И как я мог в минуту за Яблоневым оврагом оказаться? Не понимаю. И откуда во мне столько прыти взялось? Через двухметровые кусты перепрыгивал — во как бежал!

УДАЧЛИВЫЙ ДРУГ

Заря ещё только чуть зажигала край неба, когда Рваный Бок прибежал к другу и толкнул его в плечо:

— Вставай, Пушок.

Легонько толкнул, а Пушок так и подпрыгнул. Бежать было кинулся, да Рваный Бок остановил его:

— Куда ты? Я это. Меня можешь не бояться.

— Ты? — удивился Пушок. — Что бродишь? Сам не спишь и мне не даёшь.

— Не спится. Ночь, подкрадётся кто-нибудь и обидит. Послушай, давай с тобой дом построим. С домом спокойнее будет. Закроемся с вечера на задвижку и будем спать до утра. И никто к нам не войдёт, никто нас не тронет. Да и лето