соломенной шляпе:

— Паром! Паром!

Долго ему ждать придется, пока кто–нибудь в город надумает.

Пацаны с их улицы, как обычно, лежали невдалеке от пляжа, на обрыве, и слушали, как Славка хвастается. Он всегда хвастается. И особой тут проницательности, конечно, не нужно: если вокруг него собралась куча ребят, значит, или драка затевается, или рассказ о жизни и необыкновенных приключениях Вячеслава Чумакова — по прозвищу Чумиций.

Увидев «поэта» Тихонова, Славка умолк, встал и, демонстративно повернувшись к нему спиной, вразвалочку направился к обрыву. Разбежался, с силой оттолкнулся двумя ногами, так что земля загудела, и как бы повис ласточкой над водой. Но в последнее мгновение какая–то неведомая сила завернула его, и вместо ласточки вышло полусальто — он грохнулся в реку плашмя, спиной.

Чумаков вынырнул с вытаращенными глазами. Морщась от боли, лег на воде, растопырив руки. И течение понесло его «бездыханное тело».

— Вот это шарахнулся! — с восхищением сказал двенадцатилетний Мишка Талонов, по прозвищу Гапон. — Все печенки отбил!

«Поэт» презрительно улыбнулся.

— А ты–то, ты–то! — рассвирепел Гапон. — Слабо попробовать!

— У меня сердце, — гордо сказал Юрка, расстелил пиджак на траве и улегся на нем пузом, задрав пятки к пояснице.

Он любил к месту и не к месту ссылаться на свое якобы больное сердце. Несколько лет назад молодой и неопытный врач заподозрил у него ревмокардит, но, слава богу, ничего такого не оказалось. Однако с тех пор Юрий был, к своему великому счастью, освобожден от уроков физкультуры. И даже на лыжах вместе с классом никогда в лес не ходил, боялся, что увидят, какой он на самом деле выносливый, и заставят опять посещать физкультуру, делать выжимы на турнике и прочие «бумоканатокозлоразминки», как он выражался.

Даже футболом он нисколько не интересовался. А когда уже не помнится кто из прыгунов взял рекордную высоту и во всех газетах об этом писали, Тихонов заявил:

— Человек отличается от животных только умом. На спор, что ни один бегун не быстрее собаки, ни один пловец не проворней рыбы, ни один штангист не сильнее слона! Нашли чем гордиться!

Ребята, увлекающиеся спортом, страшно злились, а девчонки смотрели на Юрку чуть ли не квадратными от восхищения глазами. Но вообще–то зря было бы с ним в таких случаях спорить. Он, пожалуй, всегда спорит только из оригинальности. Сам–то вряд ли верит в то, что доказывает.

Не спеша подошел Славка и начал небрежно хвастаться, что его снесло черт знает куда и ему пришлось возвращаться к косе против течения, а оно здесь такое — с ног валит!

Вальку почему–то зло взяло:

— Бреши, бреши!

— Хочешь? — деловито спросил Славка, сжав кулаки.

Валентин немного струсил. Но все же ответил:

— Ну, хочу.

— Ах, хочешь!.. — засмеялся Славка.

И вся компания засмеялась.

— Иди, иди, — вмешался Юрка. — Отстань.

Ему–то что! Он, как поэт, был табу для всего города. Если его побить, то назавтра такую орду соберет — Чингиз–хан позавидовал бы.

Валька не хотел, чтобы его защищали. Встал и нарочито равнодушно спросил у Чумиция:

— А ты очень мне хочешь дать?

— Очень!

Ну, Валька его тут же и толкнул слегка в грудь ладонью: иди, мол, окунись. Чумаков стоял на самом краю обрыва, да так и плюхнулся в реку — надо же, снова спиной!

Валька прыгнул за ним и давай его кунать под воду, пока тот не опомнился. Но затем Славка изловчился, зажал ему шею локтем…

Хорошо еще, их на мель снесло, здесь Валька сумел вывернуться и крепко схватил противника за чуб.

— Не по–честному! — завопил Чумиций.

Юрка на берегу громко успокаивал ребят:

— Нормально! Пусть дерутся как хотят! Законно — до первой крови!

Знал, что говорить. У Вальки ведь волосы короткие — ежик, так что чубатый противник был надежно у него в руках. Вырываясь, Славка до крови прикусил себе губу. Глазастый Тихонов, сразу заметив это, вновь закричал на берегу:

— Все, конец! До первой крови!

И драка прекратилась. Закон есть закон.

— Ну, мы еще с тобой встретимся! — пригрозил Чумиций. Скажет тоже, словно они куда–то надолго уезжают, а не видятся каждый день по сто раз.

— Пошли! — сказал Юрка. И побрел по мелководью к парому.

Валька все время останавливался и брызгал на горящее лицо водой. А все–таки здорово, что Чумаков так удачно себе губу прикусил.

…Вечером на Набережной появилась Леля. В своей яркой цветастой юбке она гордо прошла мимо любопытствующих стариков и старух, сидящих на лавочках. Что ни дом, то лавочка, а то и две.

Валька тоже сидел на лавочке вместе со своим дедом. Тот был в своем обычном наряде: майка, ватные брюки и тапочки на босу ногу. Дед курил «Памир» из длинного дамского мундштука — единственного трофея, оставшегося у него с первой империалистической, и скучал. Увидев Лелю, он залился смехом и крикнул:

— Муха цеце! Споткнешься!

— Ну, хватит тебе, — буркнул Валентин деду, стараясь не глядеть на нее.

Она негодующе обернулась — и впрямь споткнулась. Не привыкла разгуливать на каблуках. Дед от смеха чуть с лавки не сполз:

— К поэту потопала.

— Откуда ты–то знаешь? — снова буркнул Валька.

А удивляться было нечему. Просто дед раньше его заметил, что Тихонов вышел из дому. Тот был в своем выходном синем костюме и даже при галстуке. Он не спеша направился к Леле, поднимая пыль клешами.

Они встретились у калитки и поздоровались за руку Вид у обоих был крайне смущенный.

— Свидание, — хихикал дед. — Сейчас Славка покажется.

И точно, в тупике улицы появился Чумаков вместе с Мишкой Гапоновым.

— Ну, будет… — предвкушал дед, закинув ногу за ногу. Но те потоптались на месте и вдруг двинулись к их лавочке.

Дед от недоумения даже дымом поперхнулся.

Валька догадался, в чем тут дело. Они побоялись с Юркой связываться, решили на нем отыграться.

— Пошли поговорим, — сказал Чумиций.

Валька молчал и, как ему казалось, презрительно улыбался.

— Трусишь? — усмехнулся Мишка.

— Я тебе!.. — неожиданно вскипел дед. — Я тебе, Гапон, поговорю! Как встану сейчас! — И сделал вид, что встает.

Славка и Гапон не испугались, но все же отошли в сторону. На всякий случай. Стояли и косо поглядывали на Юрку с Лелей.

А они сидели себе на ступеньках у самой воды, поэт даже газеты подстелил. Сидит каждый на своей газете, словно в театре, любуются закатом. А Леля тихонечко так напевает: «Чайка смело полетела над седой волной…» А сама почему–то странно на Валентина посматривает. Непонятно…

Дед зябко поежился и ушел спать. Он всегда ложился рано, зато вставал с петухами.