испытания, может жить здесь по временному разрешению, если же монах собирается навсегда поселиться на Афоне, он обязан изучить греческий язык, получить греческое гражданство и соблюдать все законы этого государства. Разумеется, при этом он может оставаться гражданином и своей страны.

— Неправильно говорить «русский монастырь», — поправил меня Димитриос Вавакас. — Надо говорить: «Монастырь на территории Греции, где богослужение ведется на русском языке»...

Возможно, такое определение выглядит юридически безупречным, но я все же стану употреблять «неправильное» название не только из-за его краткости, но и ради исторической справедливости. Ведь все, что есть в Свято-Пантелеимоновом монастыре, создано православными из России и на деньги россиян. «В настоящее время русский монастырь Св. Пантелеймона хорошо обеспечен средствами и устроен лучше прочих обителей на А., — прочел я у Брокгауза и Ефрона, — так что его, как и русскую народность, трудно уже затереть или лишить принадлежащего ей по праву, как было в недавнем прошлом». К сожалению, эти оценки за сто лет изрядно устарели.

Но вернемся за стол, посреди которого стоит алюминиевый чайник. Главная задача рабочих и государственных служащих — а их на Афоне около пятисот, — рассказал губернатор, — не только строить и ремонтировать здания, но и обеспечивать сохранность колоссальных ценностей, имеющихся на Горе. К сожалению, должное уважение к историческим и религиозным святыням питают далеко не все представители рода человеческого. Случаются и здесь дерзкие налеты и ограбления, иногда туристы «берут на память» то, что плохо лежит. Поэтому пришлось завести береговую охрану и таможню, досматривать вещи каждого, кто уезжает с Афона.

Подробности последнего налета итальянских «гастролеров» мы выслушиваем под шум мотора губернаторского джипа. Ради экономии времени мы не отказались от предложения Вавакаса доставить нас на Старый Русик, хотя это и не в традициях обитателей Афона, передвигающихся либо пешком, либо на муле.

Старый Русик

Добравшись до цели, мы распрощались со словоохотливым губернатором и молчаливым начальником полиции. Сумрачный лес, похожий на тайгу, обступил нас со всех сторон. Ветер раскачивал вершины гигантских сосен и шевелил жесткие спутанные травы, покрывшие двор обители. Если бы не далекое треньканье колокольчика пасущегося мула, можно было подумать, что находишься в необитаемом месте.

Между тем Старый, или Нагорный, Русик — второй по времени основания приют русского иночества на Афоне. Он существует с XII века, и его не забывали своими даяниями сербские цари, молдавские и валахские господари, русские самодержцы — Иван Грозный и династия Романовых. Самая же ранняя русская обитель на Святой Горе называлась монастырем Богоматери Ксилургу, одноименная древняя церковь и поныне здравствует там. А Свято-Пантелеимонов монастырь был основан сравнительно недавно — в XVIII веке.

В молчании обошли мы запертый на замок громоздкий храм, осмотрели братский корпус с пристроенной к нему башней, обшитой почерневшими досками. На тяжелых дверях корпуса висел амбарный замок. Третье строение мы определили как склад или сарай. У его стены, сложенной из плитняка, торчал из травы покосившийся крест. Продравшись сквозь заросли шиповника, я разглядел на нем вырезанные ножом буквы «К» и «В». Чье-то бренное тело упокоилось здесь навек...

Тут громкие возгласы оповестили нас о появлении живой души. Невесть откуда взявшийся сухой и сутулый монах, назвавшийся Ионой, радостно приветствовал нас. Он отпер амбарный замок ключом соответствующего размера и повел нас осматривать церкви. Их оказалось целых три, и расположены они были одна над другой в той самой обшитой досками башне, что разглядывали мы снаружи.

— Один вы здесь... — полувопросительно-полуутвердительно произнес Борис.

— Один, спаси Господь, пять лет уже, — ответил монах Иона с характерной южнорусской интонацией. — Тяжело одному. Заболел или еще чего... Все один.

По всему было видно, что разруха свила здесь гнездо давно и основательно. Монаху хватает сил только на то, чтобы поддерживать порядок в показанных нам старинных церквях в честь великомученицы Варвары, Сорока тысяч мучеников и Саввы Сербского. Случилась прошлым летом большая беда: провалилась крыша, и дожди залили иконостас — одному было не справиться. Хорошо, монастырь дал деньги и рабочих, залатали...

— И что же, будет все это когда-нибудь отстраиваться? — спрашиваю я, осторожно ступая по изгнившим ступенькам.

— Как Бог даст, — смеется Иона.

— Надо, чтобы люди захотели.

— Истина, истина! — Лицо монаха озаряется, и он согласно кивает головой. — Бог, он ведь хочет в любое время помочь, но люди неспособны воспринимать его желание.

Очень тяжело оторваться им от этого, знаете, ну...

— От земного?

— Вот-вот, от чувственного. И мы, монахи, теперь другие стали, нам и то надо, и это, суетимся — а у тех было больше святости...

На улице он указал на погнутую ржавую решетку в окне храма:

— Вот, видите, кто-то залез лет десять назад. Вытащили иконы, хорошие были иконы.

— И не нашли?

В ответ монах смеется, показывая редкие нездоровые зубы.

А я вспоминаю историю о том, как один греческий дипломат, знаток древностей, случайно оказался на знаменитом европейском аукционе и обнаружил в числе выставленных на продажу вещей то, что было за несколько лет до этого украдено из афонского монастыря...

На обратном пути обсуждаем увиденное и услышанное.  Мое наивное представление о безоблачном существовании русской обители, далекой от переживаемых Россией проблем, улетучилось. Монахи, обитавшие в монастырских скитах, умирают, а замены из России нет — и скиты переходят к новым хозяевам; метохи — монастырские угодья, орошенные потом многих поколений русских иноков, заброшены; восстанавливать сгоревшие корпуса не на что...

Тут встретился нам полуразвалившийся скит. Он мог бы пополнить собой грустный перечень утрат, но у штабеля досок на поляне появился молодой монах с топором в руке — знак отрадный.

Грунтовка, кое-где замощенная камнем, вьется по горному уступу к морскому берегу. За каждым поворотом открываются живописные виды: то красная черепица келий, то белые бастионы далекого монастыря, то старая мельница, нависшая над пересохшим ручьем, — и лес, лес, бесконечные разливы зелени всех оттенков. Сверкающая солнечная дорожка уходит по морю к размытым силуэтам островов, словно подчеркивая великолепие благословенного уголка. Возможно, это величие и эта вечная красота первозданной природы в сочетании с энергетическими токами