активно, а двое других боялись, что их поймают, и приводили отговорки.

Меня они не видели, но я испугалась, что буду замечена, и постаралась потихоньку уйти. О чем я, кстати, почти сразу пожалела, когда начала думать об их разговоре. Сначала я была очень возмущена и хотела пожаловаться вожатой. Но вот какая получалась ситуация. Если я пожалуюсь, а они все-таки не решатся пойти — я стала бы предметом для насмешек как озабоченная дура. Если же они пойдут, а их поймают и накажут из-за моей жалобы — меня все станут считать ябедой и предательницей. А ребята были очень хорошие, я сама даже с ними много общалась.

Можно было бы сказать подружкам, но таких близких подруг у меня не было, а реакция других была бы такой, как у вожатой. Поэтому я и жалела, что не подслушала разговор до конца — тогда бы знала, какое решение они точно приняли.

До бани оставалось три часа, а я не находила себе места. Я не хотела, чтобы за мной подсматривали. Но что делать? Ребят не было видно. Сходить за баню, посмотреть, что там делается? А если кто увидит — как мне объяснить, для чего я хожу по этим закоулкам? Отказаться идти в баню? Но это обязательное мероприятие в лагере, нужны основания, объяснения…

Короче, через три часа, так ничего и не выяснив, я понуро шла вместе со всеми девочками в баню, как на казнь. Когда шли, мельком удалось взглянуть на дверь на чердак. Но она была на вид плотно закрытой.

Правда, так и должно было быть по их плану.

Когда вошли и разделись, я постаралась устроиться в самом дальнем уголке. Но все помещение было открытым и, конечно, сверху я могла быть видна, как и все другие. Осмотр потолка тоже ничего не прояснил. Ну, черный потолок, да, есть щели… Но никаких глаз не было видно, по потолку никто не топал… И все же поначалу я сидела на лавке, полностью зажавшись, стараясь согнуться так, чтобы никто не мог разглядеть меня сверху. Если бы я заметила что-то подозрительное, то сразу же выбежала бы в раздевалку и подняла шум. Но все было внешне, как всегда.

И постепенно обстановка стала вызывать во мне совсем другие чувства. Я смотрела на голых девчонок, которые вели себя, как обычно, раскованно: бегали, толкались, обливались водой — и понимала, что их сейчас всех могут /видеть/. И меня тоже могут видеть. То есть не обязательно, но /могут/. Я смотрела на подругу, которая лежала, раскинувшись, на лавке и понимала, что ее сейчас могут видеть — /всю/. И если раньше зрелище голой лежащей подруги меня бы не взволновало нисколько, то от сознания, что вот сейчас ее (и меня) могут видеть мальчишки (!) голыми, до самых подробностей, стало перехватывать дыхание. Но в то же время было ощущение безопасности — ведь, может, их там и не было!

Я стала успокаиваться, и мне показалось глупым продолжать сидеть и зажиматься. Я тоже начала свободно ходить по залу, набирала воду, намыливалась, вела себя естественно, но новые ощущения не проходили, а только усиливались. Мысленно глядя как бы сверху, я представляла, /что/ именно сейчас мальчишки у меня могли бы разглядеть, если бы сидели там, и стала думать, что бы они при этом чувствовали.

Неожиданно в голову стало приходить кое-что из ночных девичьих шептаний у нас в палате, которые раньше меня не очень интересовали. Я вдруг представила, как они смотрят на меня сверху и у них от этого начинают торчать их «штучки», как они их в волнении сжимают или теребят (точно я не знала, что делают, но знала, что должны при этом трогать:)), отталкивают друг друга, чтобы лучше видеть…

Каждая такая мысль волновала меня все больше и вдохновляла на новые «подвиги». Мне уже /хотелось/, чтобы меня видели тоже всю, как девчонок (опять же с условием «понарошечности» всего этого:)).

И я осмелилась — легла так же, как и подруга, на лавку, согнула в коленках ноги и слегка развела их в стороны, чтобы они могли увидеть /все/ (если они там были). Я чувствовала себя словно под острым душем из четырех пар глаз и просто нежилась в этом душе, а воображение рисовало волнующие картины, /что/ они при этом делают, глядя на меня.

В этот момент подруга неожиданно окатила меня теплой водой из тазика, и это настолько подстегнуло мои ощущения, что я как вдохнула, так и не смогла выдохнуть. Лежала, как парализованная, чувствуя, как теплые струйки воды сбегают по телу и особенно томительно ласкают — /там/…

Для меня это надолго осталось самым запоминающимся эротическим впечатлением. Может быть, именно оно определило потом мой первый оргазм…

22. Kisa, 19 1 >> 3.

Первое сексуальное чувство я ощутила в очень раннем возрасте. Мне было, если не ошибаюсь, 9 лет. Менструальный цикл у меня начался примерно за год до этого.

Однажды ночью я лежала в своей кровати и вдруг, не знаю отчего, начала сама себя ласкать. Причем сразу же довела себя до такого состояния, что в ту же ночь ощутила первый оргазм. Естественно, это вызвало желание постоянно испытывать такое чувство, и поэтому я периодически продолжала заниматься мастурбацией. Я очень боялась, что родители могут узнать, и поэтому очень тщательно скрывала все это на протяжении многих лет.

С возрастом я начала засматриваться на мужчин. Уже с 10 лет я хотела «соблазнить» какого-нибудь выбранного мной мужчину. К примеру, мне очень нравился парень, торговавший кассетами возле моего дома. Я постоянно ходила перед ним и обдумывала всяческие способы его соблазнения.

23. Юлия, 20 1 >> 3.

Это произошло в детском саду. Не знаю, сколько мне было лет, думаю около 4. Была в группе одна девочка. Звали ее Таня, мы были очень дружны.

Никто даже не догадывался, /какой/ я испытывала к ней интерес.

Каждый день, когда нас укладывали спать, мы накрывались с ней одеялом и занимались изучением наших тел. Трогали друг друга в области промежности и испытывали огромное удовольствие. При этом придумывали различные наказания, которым подвергла бы нас директриса, узнай она об этом. Мне не было стыдно тогда, да и сейчас я не считаю это постыдным.

24. Oksi, 30 1 >> 2 >> 3 >> 5.

Дело было на уроке физкультуры, во время лазания по канату (кажется, в классе с 5-го по 7-й). Чувство пришло очень острое и в самый неподходящий момент — когда я забралась уже под самый потолок. Из низа живота (а, говоря откровенно, из промежности) пошла жгуче-сладкая волна, которая почему-то вызвала онемение всего тела. Я не чувствовала ни рук, ни ног.

Голова при этом оставалась совершенно ясной. Помню, как я думала: «Только бы не упасть!». Было очень страшно, потому что рук я не ощущала, контролировать, сжаты они или разжаты, не могла, только мысленно умоляла их цепляться за канат. В паху как будто колыхалось болото из мириадов сладких мурашек. Стоило чуть-чуть сильнее сжать канат ногами, как это