лохмотьями своихъ одеждъ съ опущенными капюшонами, изъ подъ которыхъ виднѣлись въ страшномъ контрастѣ обнаженныя челюсти съ бѣлыми зубами и темныя глазныя впадины ихъ череповъ, — предстали ему скелеты монаховъ, сброшенныхъ изъ церковной ограды въ эту пропасть. Они подымались изъ глубины водъ и, цѣпляясь огромными пальцами костлявыхъ рукъ за неровности скалъ, карабкались по нимъ на самый верхъ, повторяя глухимъ, замогильнымъ голосомъ, но съ самымъ потрясающимъ выраженіемъ скорби первый стихъ Давидова псалма:
Достигнувъ церковнаго перистиля, призраки стали въ два ряда, вступили въ церковь и преклон ли колѣна въ главномъ придѣлѣ, гдѣ продолжали болѣе громкимъ и торжественнымъ голосомъ пѣніе псалма. Музыка вторила ихъ голосамъ, и какая музыка!.. То были отдаленные раскаты грома, удалявшагося послѣ разсѣянной бури и замиравшаго вдалекѣ; то были завыванія вѣтра, стонавшаго въ разсѣлинахъ скалъ; то былъ равномѣрный шумъ водопада, низвергавшагося на обрывистые утесы, и капли сочившейся воды, и крикъ невидимой совы, и шелестъ встревоженныхъ змѣй. Все это составляло музыку и, кромѣ того, еще нѣчто, чего невозможно объяснить и еще болѣе представить себѣ, что-то такое, что казалось эхомъ органа, сопровождавшаго строфы великаго покаяннаго гимна Царя-Псалмопѣвца столь-же величественными звуками, сколь ужасны его слова.
Церемонія продолжалась, присутствовавшему музыканту, остолбенѣвшему и пораженному, казалось, что онъ находится внѣ дѣйствительнаго міра, что онъ живетъ въ фантастическихъ предѣлахъ сновидѣнія, гдѣ все представляется въ странныхъ чудовищныхъ формахъ.
Страшное сотрясеніе вывело его изъ того оцѣпенѣнія, которое овладѣло всѣми способностями его духа. Его нервы дрогнули подъ вліяніемъ сильнѣйшаго волненія, его зубы застучали непреодолимой дрожью, и холодъ проникъ до мозга его костей.
Въ это мгновеніе монахи произносили слѣдующія ужасныя слова Miserere:
Когда раздался этотъ стихъ и отголоски его пронеслись отъ свода до свода, поднялся отрашный, неистовый вопль, точно крикъ скорби, исторгнутый у всего человѣчества сознаніемъ его злодѣяній, ужасающій крикъ, соединтвшій въ себѣ всѣ жалобы несчастія, всѣ вопли отчаянія, всѣ богохульства нечестія, — чудовщиный хоръ, достойный представитель смертныхъ, живущихъ въ беззаконіи и зачатыхъ во грѣхѣ.
То печальное и потрясающее, то подобное солнечному лучу, пронизывающему темную грозовую тучу, смѣняя молніи ужаса молніями ликованія, пѣніе продолжалось, пока, внезапно преображенная, церковь не просіяла, залитая небеснымъ свѣтомъ. Обнаженные скелеты монаховъ облеклись плотью; свѣтлые ореолы заблестѣли надъ ихъ головами; церковный куполъ разверзся, и сквозь него предстали небеса, подобныя океану свѣта, отверстому взорамъ праведныхъ.
Серафимы, ангелы, архангелы и силы небесныя сопровождали гимномъ славословія слѣдующій стихъ, возносившійся къ престолу Господню, подобно гласу гармонической трубы:
«Auditiu meo dabis gaudium et laetitiara et exultabunt ossa liumiliata» [4].
Тутъ разлившееся сіяніе ослѣпило музыканта; виски его забились со страшной силой, въ ушахъ у него зазвенѣло, и онъ упалъ безъ чувствъ на землю и ничего болѣе не слыхалъ.
«Miserere mei, Domine, secundum magnarn misericordiam tuam!» [2].
«In iniquitatibus conceptus sum, et in peccatis concepit me mater mea» [3].
«Auditiu meo dabis gaudium et laetitiara et exultabunt ossa liumiliata» [4].
Тутъ разлившееся сіяніе ослѣпило музыканта; виски его забились со страшной силой, въ ушахъ у него зазвенѣло, и онъ упалъ безъ чувствъ на землю и ничего болѣе не слыхалъ.