привязывая крылья к рукам, но это неудобно: потому что от частого махания руки тотчас устанут и замлеют. Надежнейшее средство прикреплять крылья к середине тела и приводить их в движение ногами, посредством упругих пружин, к ним привязанных».

Изобретатель анализирует технику птичьего полета и приходит к выводу, что человек вполне может перенять и освоить ее. Его страшит только одно: «Овладев новою стихией, воздухом, люди, конечно, не преминули бы сделать и ее вместилищем своих раздоров и кровавых битв. К земным и морским разбойникам прибавились бы еще и разбойники воздушные, которые, подобно коршунам или известному в сказках чародею Тугарину, нападали бы на беззащитных. Тогда не уцелели бы и народы, огражденные морями, крылатые полки, вспорхнув с твердой земли, полетели бы, как тучи саранчи, разорять их царства. Нет, нет! воскликнули мы: не к чему изобретать способ летания по воздуху»^[11].

Дольше всего Глинка останавливается на купце Терентии Ивановиче Волоскове — изобретателе действительно исключительно талантливом и большом оригинале. Не попади автор в его дом при случайной поездке через Ржев (сам Волосков к этому времени уже умер), возможно, что биография этого механика и химика так и осталась бы неизвестной русскому читателю.

Главное его открытие — новый способ получения кармина и бакана, приготовление которых до него было очень дорого и несовершенно.

«Ржевский химик, — пишет Глинка, — прибавив в прежние растворы несколько составов собственного своего изобретения, сделал кармин и бакан превосходнейшей доброты. Румяна его также почитаются лучшими. Фунт кармину Волоскова продается по 144 рубля, бакан по 75 рублей. Труды Волоскова одобряются и в иностранных землях. Кармин, бакан и румяна ржевские вывозят за границу… Санкт-Петербургская Академия Художеств, приняв сей кармин и учиня испытания, увидела, что он весьма пригоден к изображению виссонов и багрянец, также малинового цвета бархатов с отливами»^[12].

В доме Терентия Волоскова Глинка увидел большие часы особого устройства. «Взглянув на часовую доску, вы увидите ее всю испещренную кругами: это целый месяцеслов или в уменьшенном виде картина неба. Там движется серебряная луна со всеми ее изменениями, там протекает золотое солнце по голубому горизонту, который сжимается и распространяется по мере прибавления и умаления дня. Захотите ли узнать о настоящем годе, месяце, числе, о том, в каком положении луна или в каком знаке небесного пути находится солнце? Взгляните только на часы и тотчас все это увидите»^[13].

Эти часы, которые до сих пор поражают техников сложностью механизма и свидетельствуют об изумительном терпении и искусстве изобретателя, «ото всех прочих преимущественно отличались тем, что стрелка сама собою, без всякого ручного пособия, переходит с последнего на первое число каждого месяца, и в три обыкновенных года, в феврале по 28-е, а в четвертый, високосный, 29 дней означает все само собою. Это заставляет думать, что в часах Волоскова есть одно колесо, обращающееся около своей оси в течение четырех лет только один раз. Какая медленность и точность в движении!»

Глинка добавляет, что Волосков «…был еще искусным оптиком и астрономом. Мы сами видели у него зрительные трубы его работы, из которых одна имеет семифутовую длину. „Вот в эту трубу, — говорила добродушная вдова Волоскова, — покойный муж смотрел на луну и рассказывал, что в ней видны какие-то горы и моря; а в эту трубу из темных погребов глядел он на солнце, отчего под старость лишился одного глаза“»^[14].

Глинка видел его библиотеку: «Она состоит по большей части из механических, химических, астрономических и прочих ученых книг. Духовные творения занимают также несколько полок»^[15].

Волосков умер в нищете, забытый современниками, не признанный властями, умер в унынии, не зная, как и где приложить к делу свои огромные способности, а под конец даже велел убрать с глаз долой свои часы; остаток дней он растратил в богословских спорах со старообрядцами.

Надо помнить, что Глинка был человеком очень далеким от вопросов изобретательства и техники. Он описал лишь то, мимо чего нельзя было пройти. А сколько замечательных изобретателей и натуралистов не попали на страницы его «Записок»!

Выдающийся историк А. П. Щапов (1830–1876) в следующих выражениях охарактеризовал судьбу этих «тружеников знания и своеобразных самостоятельных изобретений» в условиях царской, крепостной России, осторожно называя правительство и господствующие классы «обществом»:

«Никто не может отрицать той истины, что молодое рабочее поколение — податное и крепостное, воспитанное и закаленное в труде, привычное и склонное к устойчивой напряженной работе, способно вносить и в среду умственной деятельности энергию рабочей силы и труда, способно ломоносовски работать для науки. Эта истина доказывается даже тем фактом народной истории, что, несмотря на все гнетущие обстоятельства, исторические, социально-юридические, экономические и т. п., из массы молодых поколений податного и крепостного народа всегда являлись так называемые самородки или самоучки-механики, химики, физики, техники, астрономы — беспомощные труженики знания и своеобразных самостоятельных изобретений — Кулибины, Волосковы, Соболевы, Сухановы, Гребенщиковы, Чистяковы и другие… За них на обществе лежит грех убийства полезнейших талантов»^[16].

В ряду этих «полезнейших талантов» Кулибин по справедливости занимает одно из самых первых и выдающихся мест.

Но его изобретения постигла та же судьба, что и изобретения многих других наших «самородков».

I Нижний Новгород — родина Кулибина

Во второй половине XVIII века Нижний Новгород был крупным торговым и промышленным центром страны. Нижний держал в своих руках торговлю с Астраханью и Петербургом. Огромные водные артерии России — Волга и Ока — проносили бесчисленные суда с товарами. В Рыбинск шли расшивы с хлебом, в Астрахань — суда с пестрядью, канатами, парусиной, сплавлялся лес.

Для судов требовались канаты. В городе было больше десятка канатных и прядильных мануфактур. По ним назывались улицы: Прядильная, Канатная. Вольнонаемные рабочие выделывали канаты и веревки для казенных и частновладельческих речных и мореходных судов. Кроме канатных мануфактур, помещавшихся в верхней части города, за Ильинской решеткой, тянулись толоконные, солодовые, гончарные и кирпичные заводы.

В долине, где теперь проходит улица Максима Горького, находилась ткацкая для выработки полотен.

Особое место занимал город в торговле солью, которою снабжал почти всю