- 1
- 2
РАЙМОНД КАРВЕР БЕСЕДКА
Перевел Иван Ющенко
Утром она мне наливает виски на живот и слизывает. А после обеда пытается выброситься из окна. Я ей: — Холли, сколько можно? Хватит уже. Сидим на диване в одном из верхних «люксов». Свободных номеров сколько угодно — выбирай любой. Но нам был нужен «люкс», чтоб можно было ходить и разговаривать. Поэтому закрыли мы контору мотеля в это утро и пошли наверх, в «люкс». Она мне: – Дуэйн, это меня убивает. Пьем «Тигер'с» с водой и льдом. С утра до после обеда мы немного поспали. Потом она вылезла из постели и пригрозила, что кинется из окна в исподнем. Пришлось ее держать. Мы всего‑то на втором этаже. Но все‑таки. — С меня хватит, — говорит. — Я больше не выдержу. Прижимает щеку рукой, закрывает глаза. Мотает головой взад–вперед и мычит сквозь зубы. Легче сдохнуть, чем смотреть на нее такую. — Чего не выдержишь? — спрашиваю, хотя и сам знаю, конечно. — Не буду я тебе снова разжевывать, — говорит. — Я себя потеряла. Я гордость потеряла. Я ведь гордая была. Она красивая, чуть–чуть за тридцать. Высокая и черноволосая, и зеленоглазая — единственная баба с зелеными глазами, которую я знаю. В прежние денечки я говорил ей всякое про ее заленые глаза, а она отвечала, что раз у нее зеленые глаза, она знает, что жизнь у нее будет особая. Как будто я не знал! Так мне жутко от всех этих дел. Слышно, как внизу в конторе трезвонит телефон. Весь день надрывается. Даже когда дремал, я его слышал. Открываю глаза и гляжу в потолок, и слушаю, как он звонит, и дивлюсь, что же это с нами творится. Хотя, может, мне лучше глаза в пол упереть. — Душа вся вымотана, — говорит она. — Как камень стала душа. Никуда я не гожусь. Вот что хуже всего — никуда я не гожусь. — Холли, — говорю.
Поначалу, как мы сюда переехали, стали работать управляющими, думали — выкарабкаемся. Жилье бесплатно, плюс коммунальные услуги, плюс три сотни в месяц. Такое на дороге не валяется. Холли вела документы. С цифрами у нее хорошо, и большинство клиентов селила она. Она людей любит, и они ее тоже любят. Я убирал территорию, стриг траву, подрезал кусты, бассейн чистил, ремонтировал по мелочи. Первый год все было нормально. По ночам я еще в одном месте подрабатывал. Поднимались на ноги. Строили планы. А потом как‑то утром, я не знаю… Я как раз клал плитку в ванной в одном номере, тут заходит эта горничная, мексиканочка, убираться. Холли сама же ее и наняла. Я, в общем‑то, девчоночку и не замечал до того, хотя словом перебрасывались, когда виделись. Она меня, помню, «мистер» называла. Короче, то да сё. Словом, после того утра стал я ее замечать. Девчоночка была такая аккуратненькая, зубки ровненькие, белые. Я, бывало, все на ее рот глядел. Стала она меня называть по имени. Однажды утром менял прокладку на кране, и она заходит — и телевизор врубает, как горничные любят. В смысле, когда убираются. Я бросил, что делал, и вышел из ванной. Она удивилась, когда меня увидела. Улыбается, меня по имени называет. Только она его выговорила — мы в постели.
— Ты и сейчас гордая, Холли, — говорю. — Ты все равно номер первый. Перестань, Холли. Она мотает головой. — Что‑то во мне умерло, — отвечает. — Долго это тянулось, но что‑то умерло. Ты что‑то загубил. Как ножом зарезал. Всё теперь такая грязь. Она допивает свой стакан. Начинает плакать. Я пытаюсь ее обнять. Но без толку. Наливаю по новой и выглядываю в окно. Две машины с нездешними номерами припаркованы у конторы, водители стоят под дверью, разговаривают. Один заканчивает что‑то говорить другому, оглядывается на корпуса и вытягивает подбородок. Там же стоит баба, прилипла лицом к стеклу, ладошку приложила козырьком, заглядывает внутрь. Дергает дверь. Внизу начинает звонить телефон. Даже вот только что, когда мы этим занимались, ты думал о ней, — говорит Холли. — Дуэйн, это больно. Берет стакан, который я ей протягиваю. — Холли, — говорю. — Это правда, Дуэйн, — говорит. — Ты даже со мной не спорь, — говорит. Она ходит взад–вперед по комнате в трусиках и бюстгальтере со стаканом в руке. Мне: — Ты пошел на сторону. Ты доверие убил. Становлюсь на колени, начинаю упрашивать. А сам думаю о Хуаните. Это жутко. Не знаю, куда я качусь, да и все остальные на свете тоже не знают. Я ей: — Холли, солнышко, я тебя люблю. На стоянке кто‑то наваливается на клаксон, умолкает и снова наваливается. Холли вытирает глаза. Говорит: — Налей мне. Здесь одна вода. Пускай жмут на свои вонючие бибикалки. Плевать. Я уезжаю в Неваду. — Не надо в Неваду, — говорю. — Ты несешь бред, — говорю. — Ничего не бред, — отвечает она. Невада — это совсем не бред. Можешь оставаться здесь со своей уборщицей. Я еду в Неваду. Или я с собой покончу. — Холли, — говорю. — Что Холли! — говорит. Сидит на диване, подтянув колени под подбородок. — Еще плесни мне, сукин ты сын, — говорит она. Говорит: Заебали своими бибикалками. Пусть в «Травелодже» блудят. Там твоя уборщица сейчас убирается? Еще плесни, сукин ты сын. Она складывает губы и оделяет меня своим особым взглядом.
Странная штука выпивка. Если оглянуться, то до всех наших важных решений мы дошли под выпивку. Даже когда говорили о том, чтобы подвязать с выпивкой, и то сидели за кухонным столом или снаружи, за вкопанным столиком, с упаковкой пива или с бутылкой виски. Когда думали переехать сюда управляющими, просидели пару ночей с выпивкой, пока перебрали все за и против. Я разливаю остатки «Тигерса», кидаю лед и добавляю воды. Холли сползает с дивана и растягивается поперек кровати. Говорит: — Ты делал это с ней в кровати? Мне нечего ответить. Чувствую, что внутри у меня слов не осталось. Протягиваю ей стакан и сажусь в кресло. Пью свое пойло и думаю, что как раньше уже никогда не будет. — Дуэйн? — говорит она. — Холли? Мое сердце стучит медленнее. Я жду. Холли была моей единственной настоящей любовью.
Дела с Хуанитой были по пять дней в неделю, с 10 до 11 часов. В любом корпусе, куда она заходила со своей уборкой. Я просто входил туда, где она работала, и закрывал за собой дверь. Но в осномном все происходило в 11–ом. Одиннадцатый был у нас счастливым номером. Мы делали все нежно, но быстро. Было нормально. Холли могла, наверное, нас вычислить. По–моему, ей и стараться бы особо не пришлось. Я‑то, я подрабатывал по ночам. Работа такая, что и мартышка бы справилась. Здесь же дела быстро катились под уклон. Просто у нас уже душа к этому не лежала. Я перестал чистить
- 1
- 2