убедился, что из старинных галерей, куда я спустился впервые, при желании и наличии инструментов можно проникнуть в соседние системы — в монастырские и церковные подвалы, склады, в винные погреба, в старые заброшенные штреки и забои, в тоннели метро, в обширные бомбоубежища. Москва стала разворачиваться в своем тайном, причудливом, скрытом от людских глаз облике.

Со временем, спустя годы, приобретя опыт, знания, навыки и сноровку, я пришел к выводу, что в пределах старой Москвы, во всяком случае, в местности, именуемой Скородом и ограниченной Садовым кольцом, из любого здания в любое можно попасть под землей, не поднимаясь на поверхность.

Чтобы удостовериться в своих предположениях, я часто исчезал из дома и проникал в места, о которых прежде не подозревал. Понадобилось немного времени, чтобы убедиться, что подземное пространство — зона повышенной опасности. Обращаю особое внимание на это обстоятельство.

В старых ходах и подкопах в любую секунду может обрушиться свод. Крепь зачастую ослаблена или отсутствует вовсе, обвал породы может произойти от малейшего толчка, неловкого движения или вибрации, вызванной, скажем, прошедшим вдали поездом метро. Неосторожный исследователь может провалиться вниз — в грунте нередки пустоты, особенно там, куда подтекает вода. Под землей таятся русла многочисленных речек и ручьев, гиблые болотистые бочаги. В период дождей и таяния снега подземные системы наполняются водой. Словом, сгинуть под землей проще простого. Даже обыкновенная, невинная на вид труба может представлять смертельную опасность: легкое прикосновение вызовет гибельный разряд по той причине, что где-то вдали труба касается кабеля высокого напряжения с пробитой изоляцией.

Мне постоянно задают вопрос: случалось ли мне попадать в рискованные переделки и пострадал ли я за все годы? В переделках бывал: чаще всего застрянешь в узком месте и ни вперед, ни назад. Случались и травмы, но я всегда понимал, что передвижение под землей требует предельного внимания и осмотрительности и старался предвидеть любую оплошность, предусмотреть неожиданности, никогда не лез на рожон в угоду любопытству; безопасность неизменно стояла на первом месте.

Иногда, прежде чем сделать первый шаг, приходилось прибегать к длительному наблюдению, особенно в современных системах, имеющих сигнализацию и охрану. Длительное наблюдение требует выдержки и терпения. Приходилось подолгу неподвижно лежать или сидеть в укромном месте, нередко в темноте — вслушиваться, всматриваться с надеждой что-то заметить.

Самое трудное в длительном наблюдении — ожидание. Вокруг ничего не происходит, а ты ждешь, ждешь… В бесплодном ожидании порой проходят часы, и кажется, вроде бы все мирно вокруг, спокойно, тебя так и подмывает подняться, сделать шаг, но внутреннее чутье подсказывает, что нельзя. Чтобы не обнаружить себя, нельзя трогаться с места, пока досконально не изучишь обстановку, сигнализацию, систему блокировки, маршрут движения, способы защиты и отступления. Не менее важна под землей интуиция, умение поймать в себе чувство опасности и чужого присутствия; о грозящей опасности иногда получаешь подсказку на уровне подсознания.

Если нет повода для беспокойства, улучишь момент, да и метнешься по тоннелю или боковой сбойке, нырнешь в устье воздушного канала, в силовой коллектор, где все стены увешаны кронштейнами с кабелями высокого напряжения, в запутанную систему перекачки, в скрученные улиткой или спиралью бетонные ходы, которые могут привести неизвестно куда.

Кое-кто растревожил меня рассказами об автоматических самонаводящихся пулеметах типа «Сова», об электронных ловушках, но мне везло, Бог миловал, я с ними не сталкивался. Правда, часто попадались приборы, напоминающие газоанализатор или иной датчик, видел телевизионные камеры, но обошлось: техника всегда работала у нас плохо, что для России и не новость вовсе. На это я и уповал, а иначе и соваться было нечего.

И шаг за шагом, год за годом, тайком от всех я кропотливо, как пчела, по крохам собирал материал, и ни одна живая душа — никто! — не знал об этой стороне моей жизни. Кроме жены, разумеется.

Обычно я уходил в ночь. Каждый раз жена провожала меня, как в последний раз. Потому что, не вернись я утром, было бы неизвестно даже, где меня искать. Исчез — как в воду канул. И разумеется, большого энтузиазма это у жены не вызывало — ни энтузиазма, ни одобрения, ни поощрения. Однако поделать ни она, ни я ничего не могли: автор — человек подневольный, он пленник своих сюжетов. Мой роман к тому времени уже объявил мобилизацию и прислал мне повестку: деться от призыва было некуда. А дезертировать или уклоняться от риска я не привык.

И постепенно, постепенно, с каждым спуском, словно таинственный Китеж-град, открывалась под землей другая Москва — параллельный город, зеркальное отражение. Там, внизу, на глубине, существовали другие мы, наше отражение: перевернутый мир, перевернутое существование… Семьдесят с лишним лет мы вели подземную жизнь в отраженном нижнем мире.

Едва я понял, о чем роман, сюжет покатился сам собой со скоростью курьерского поезда. Это был роман о нас, пленниках сумасбродной идеи всеобщего счастья, загнавшей нас ради этого счастья под землю.

Десятки лет мы обитали там, во тьме, без всякой надежды выбраться на поверхность и потому ненавидящие ее, готовые сражаться с ней, чтобы вслед за нами все человечество оказалось внизу и подобно нам во имя пустых химер влачило бы там жалкое существование.

Не только в сборе материала, но и в работе над текстом неоценимую услугу мне оказал изрядный опыт, приобретенный в Министерстве обороны. Я помню многих своих пациентов. Летчиков из особых секретных эскадрилий, летающих над чужой территорией. Командный состав атомных подводных лодок, которые многие месяцы дежурили под водой на стратегических ядерных точках у берегов Америки, туда они ходили подо льдом через Северный полюс.

Помню профессионала-разведчика, который впервые за много лет попал на родину.

Офицеры, связанные с подземными объектами, редко бывали на солнце, и, хотя для профилактики их облучали ртутно-кварцевыми лампами, дозы природного ультрафиолета оставались низкими, что препятствовало образованию меланина, красящего пигмента. Эти пациенты отличались особой бледностью, глаза и волосы их выглядели блеклыми.

Два-три раза я наблюдал альбиносов с полным отсутствием меланина. Они обращали на себя внимание белыми волосами, необычайно бледной кожей, но главное — дьявольскими глазами: красный зрачок, горящий взгляд… Правда, в этом не было никакой мистики, просто сквозь прозрачную