даже боулинг на выезде из города.

Вот что со мной случилось. В тридцатых годах Эмиль Кастор, который сделал состояние на микстуре от кашля, решил построить небольшое здание. Он купил красивейший участок земли в лесу, на границе того, что тогда было лишь маленькой общиной, и возвел свою «хижину». В доме было шесть спален, три ванные комнаты, четыре камина и большие широкие окна, которые выходили на речку. Даже, несмотря на то, что население Кастора практически достигло тысячи с моим приездом, олени все еще приходили на водопой к этой речке.

Эмиль Кастор умер в 1989 году, указав в завещании, что его дом должен стать музеем для показа его частной коллекции. Все состояние он завещал на поддержку этого проекта. Конечно, его родственники: сестра, несколько престарелых кузин, некоторые племянники и племянницы, довольно долго пытались опротестовать это. Но мистер Кастор был предусмотрительным человеком, и придраться в завещании было не к чему, а закон был непоколебим как стена. Что его семья не могла понять, помимо, конечно, того, что, по их мнению, было абсолютной жестокостью в поступке Эмиля, было то, откуда у этого человека взялась такая любовь к искусству. Мистер Кастор, который любил рыбачить и охотиться, имел славу дамского угодника (хоть никогда и не женился), он курил сигары (хоть за каждой и следовала лимонная микстура от кашля) и сколотил свое маленькое состояние на том, что его сестра в одном из писем назвала «типично мужское отношение».

Кухня в его доме была разделена. Поставленная стена безобразной линией как раз по середине разрезала то, что когда-то было огромным, живописным окном, выходившим на реку. Тот, кому пришла в голову эта идея, и кто воплотил ее так ужасно, видимо, не имел никакого понятия об архитектуре. Стена была уродлива и перекошена, она была словно оскорбление целостности этого места. То, что раньше было комнатой, стало кухней для рабочих: холодильник, плита, большая раковина, мраморная столешница и кафельный пол с узором в виде мозаики. Витраж авторства Шагала был установлен рядом с оставшейся частью большого окна. Несмотря на все пережитые неприятности, помещение осталось красивым и превратилось в тщательно спланированную кухню для нашего немногочисленного персонала.

Другая половина кухни была практически полностью заблокирована, попасть туда можно было только через кухню для рабочих. Это, да еще большое окно, которое пропускало слишком много света, чтобы можно было выставлять предметы искусства, и стало причиной того, что комната быстро превратилась в склад. Когда я добрался туда, там был жуткий беспорядок.

Первое, что я стал делать – сортировать весь хлам, отрывая коробки, наполненные старомодными брошюрами и старыми канцелярскими принадлежностями. Была коробка с туалетной бумагой, еще несколько забиты фотографиями Кастора, их я отнес к себе в офис, чтобы каталогизировать и сохранить. Приблизительно через неделю я нашел картины, множество холстов, явно сделанных любителем, причем довольно неудачно, почти на уровне школьника, только без детских причуд. На всех картинах была одна и та же женщина. Я спросил Дарлин, которая работала у нас бухгалтером и заодно проверяла билеты на входе, а также была известной городской сплетницей, что она думает об этом.

- Должно быть, это работа мистера Кастора, - сказала она.

- Я не знал, что он писал.

- Ну, как видишь, писал. Люди говорят, он просто с ума сходил. Все картины одинаковы?

- Более или менее.

- Занимался бы лучше своей микстурой от кашля, - произнесла она. (Это я услышал от женщины, которая однажды призналась мне, что приходит в восторг от вида известного паззла, склеенного, помещенного в рамку и висящего в каком-то ресторане в ближайшем городе.)

Когда все было разобрано и просмотрено, у нас оказалось пятнадцать коробок тех рисунков, и я решил повесить их в комнате, которая была половиной от того, что когда-то давно было огромной кухней. Несколько человек будет видеть их там, это мне казалось правильным, ведь они на самом деле были довольно неудачными. Солнечный свет не мог испортить рисунки и сделать их хуже, чем они уже были.

Когда, наконец, все они были развешаны, я насчитал тысячу картин разнообразных форм и размеров одной и той же девушки с темными волосами и серыми глазами. Каких только стилей не применял художник: глубокие бархатные цвета ренессанса, мягкие пастельные оттенки барокко, немного пугающие ярко зеленые тона, напоминающие Матисса, линии, превращающиеся в дикие водовороты красок, имитируя работы Ван Гога, либо тонкие и ровные, как у ученика начальных классов. Я стоял и смотрел на эти гротескные изображения в слабеющем вечернем свете, на искусство этого человека, довольно низкосортное искусство, и, должен признаться, что-то не давало мне покоя. Была ли его любовь хоть сколько-нибудь меньше, чем у художника, который рисует хорошо? У некоторых людей есть талант. У некоторых нет. У некоторых есть любовь, которая может настолько глубоко их затронуть. Целая тысяча лиц, все далеко не идеальны, но, тем не менее, художник не прекращал свои попытки. Некоторым из нас никогда не понять такого рвения.

У меня было много свободного времени в Касторе. Я не любил играть в боулинг. Мне не нравились жирные гамбургеры. Я не интересовался автомобильными гонками или фермерством. В общем, я не вписывался в эту картину. Я проводил вечера, каталогизируя фотографии Эмиля Кастора. А кто не любит тайны? Я думал, что история жизни этого человека, запечатленная в фотографиях, распутает клубок загадок, связанный с объектом его влечения. Я был очень увлечен этим, но в конце концов мое занятие стало меня утомлять. Ты и представить себе не можешь, что это такое - вот так просмотреть жизнь какого-либо человека. Семья, друзья, путешествия, прекрасные женщины, но ее там не было. Чем больше я смотрел на них, тем сильнее становилась моя депрессия. Было очевидно, что Эмиль Кастор действительно прожил свою жизнь, а я... Я чувствовал, что трачу впустую свою. В общем, я подвержен меланхолии, и в тот момент произошел очередной приступ. Я не мог простить себя за то, что был таким заурядным. Каждую ночь я стоял в той комнате, где были собраны худшие из виденных мною картин, и я знал, это было больше, чем я даже пытался сделать в своей жизни. Уродство всего этого особым образом было красивее, чем все, что я когда-либо сотворил.

Я решил передохнуть. Я попросил Дарлин зайти, она обычно уезжала на выходные, присмотреть за нашей нынешней практиканткой, кажется. Ее звали Эйлин, фамилию не