посольство из Стамбула.

Мдиванбеги поспешили напомнить, что именно Моурави, не дожидаясь воцарения

Теймураза, настоял на посылке посольства к султану.

И вот результат: Оманишвили и Цицишвили, кроме уже неоднократно

повторяемых туманных обещаний султана не запоздать с посылкой янычар в случае

нападения шаха, ничего важного не привезли. А азнаур Кавтарадзе, "этот

прирожденный саакадзевский уговоритель", как желчно называл его Теймураз, знает,

несомненно, больше князей, но он не соизволил явиться к царю под дерзким

предлогом, что послан был церковью в свите князей-послов и будто бы отдельных

поручений от высшего Совета не получал.

Впрочем, и он, Саакадзе, большой радости от посланцев не имел, хотя Дато

рассказал ему многое.

Сильнее всего задела Саакадзе ирония, которая проскальзывала в словах

верховного везиря, Осман-паши: "О аллах! Как мог Моурави-бек, награжденный

всевышним прозорливостью, навязать себе на шею, подобно тесному ожерелью, царя?

Не ниспослал ли вершитель судеб полновластное владение двумя царствами

победителю персов? Зачем же проявилась неуместная слабость? Почему не запряг он

в позолоченное ярмо посеребренных князей, подхлестывая их кожаным бичом

невыполнимых посулов? Свидетель султан неба, тогда Осман-паша, тень султана

земли, как духовному брату, вручил бы необходимые Великому Моурав-беку четыре

столба киоска власти: янычар с ятаганами; топчу-баши с пушками; золото,

прокладывающее путь к торговле; ферман о военном союзе, скрепленный печатью

аллаха, и горностаевую мантию, необходимую при венчании на царство... Хотя

Теймураз и дружественный Босфору царь, но он, кроме желания царствовать, ничем

не озабочен. Это невыгодно Стамбулу, жаждущему богатства, торговли, раздела с

Грузией земель Ирана и совместного похода Осман-паши и Георгия Саакадзе в

волшебную Индию. Белый слон, украшенный золотым паланкином, необходим везиру,

как Моурави - горностай. Возвращение в Стамбул с победоносным ятаганом дало бы

ему, Осман-паше, преимущество над игрушечной саблей юного падишаха".

"Предприимчивый Осман-паша блещет остроумием, - усмехнулся Саакадзе,

перебирая в памяти свой разговор с Дато. - Он рассчитывал на мою помощь в

захвате престола Османов и за это обещал способствовать мне захватить престол

Багратиони".

Метехи бурлил. Каждый придворный старался негодовать громче других. Царь

Теймураз поспешил воспользоваться неудачами посольства, отправленного в Стамбул

еще до его воцарения, отклонил предложение Моурави - сообща наметить дальнейшие

пути внешней политики и, возмущенный, выехал в Телави.

А в Тбилиси день ото дня становилось тревожнее: в крепости, прикрываясь

персидским знаменем, как заноза в сердце, продолжал сидеть Симон. Метехский

замок пустовал, из янтарного ларца была вынута печать царства и увезена в

Телави. Мдиванбеги, может быть, по этой, а может, по иной причине, но стали

уклоняться от утверждения любых начинаний Моурави, неизменно ссылаясь на

отсутствие царя. Не перед кем было оспаривать своеволие высшего Совета.

Католикос заперся в своих палатах и якобы погрузился в церковные дела. Воины с

обожанием смотрели на Моурави, но содрогались, не видя в Тбилиси царя. И майдан

вздрагивал, вслушиваясь в разговоры чужеземных купцов о военных сборах шаха

Аббаса, и все чаще пустовали под навесом весы большой торговли.

Такое положение вынудило Саакадзе торопливо принять от чеканщика Ясе

новый щит, долженствующий напомнить царю Теймуразу о персидской опасности. Вновь

оседлав коня, Моурави повернул на Кахетинскую дорогу.

Не замечал Саакадзе ни караван-сараев, с некоторых пор возникших по обеим

сторонам дороги и услужливо распахивающих свои ворота для князей, мечущихся

между Тбилиси и Телави, не замечал и придорожных водоемов с прохладной водой. Он

стремительно мчался в стольный город царя Теймураза, сверкая щитом с

предостерегающим грифоном.

Подобно молнии сверкнул щит Великого Моурави в тронном зале, вызвав у

придворных князей неприятное ощущение перемены досель безоблачной погоды.

Стража едва успевала вскидывать копья с золочеными наконечниками,

выказывая Моурави положенный почет, а слуги, распахивая двери, едва успевали

застыть в поклоне...

Царь встретил Моурави с присущей ему сдержанной любезностью. Но Саакадзе,

торопливо проговорив приветствия, не остановился на этот раз на выражении

чувства восхищения и преданности. Кратко обрисовав опасное положение Картли, он

решительно настаивал на немедленном переезде царя в Метехский замок, удел

главенствующих Багратиони, дабы наконец наступило умиротворение в объединенном

царстве.

Опершись рукой о подоконник, Теймураз, поблескивая красноватыми глазами,

вглядывался в тенистый сад.

Там сквозь сетку ветвей виднелась высокая решетка, за которой на

искусственной скале гордо стоял только вчера пойманный тур. Он еще не осознал

позора плена и недоумевал: почему так ограничен простор, почему любоваться

солнцем стало так тревожно? Клубились белые облака, окаймляя небесные озера.

Царь заговорил о любезной его сердцу Кахети.

Ни одним словом не прервал Саакадзе напыщенную речь. И когда Теймураз

счел нужным замолкнуть и удобно расположиться в резном кресле, он осторожно

заговорил о своем намерении защищать не одну Картли. Но если царь твердо решил

не покидать Кахети, то не разумнее ли будет отныне ему, Моурави, с разрешения

царя не покидать Картли, сосредоточив свое внимание на возведении укреплений по

новому расчету и сторожевых башен, способных выдержать сокрушительный огонь

шахских пушек.

Теймураза словно порывом ветра подбросило в спокойном кресле. "Как,

Моурави замыслил самолично распоряжаться богом данным ему, царю Теймуразу,