нанимают служанок.

Старушка, видно, была из болтливых, или ей наскучило молчание, и она охотно объяснила:

Это на улице Повелительниц, на углу улицы Старого Уха. Отсюда будет далеко, но часть пути мы пройдем вместе, всю длинную улицу святого Гонория. А уж там я сверну палево к рынку, а ты пойдешь направо, и тут уж тебе каждый покажет. Но ты не стесняйся, почаще спрашивай, чтобы тебе не заблудиться.

Спасибо вам за вашу доброту, — сказала мачеха. — Я уж, не взыщите, буду крепко держаться за вас, не потеряться бы.

А мне что? — сказала старушка. — Держись, если тебе так спокойнее.

Тут распахнулись ворота, и все, кто ожидал перед ними, поспешно вскочили и отступили подальше, а из ворот выехали телеги с нечистотами. Мачеха зажала ладонью нос, а старушка засмеялась и сказала:

— Это ничего, это спервоначала не так уж хорошо пахнет, но ты скоро принюхаешься и привыкнешь. У нас случается, кто в первый раз приезжаетв Париж, даже в обморок падает прямо на улице. Ой, смотри, твоя девчонка совсем сникла!

Мачеха обернулась к Марион, но та улыбнулась, покраснела и прошептала:

— Я ничего. Я уже принюхалась.

Мачеха снова повернулась к старушке и сказала, презрительно кривя рот:

Вот уж никогда бы я не подумала, что ваш Париж такой грязный город.

И вовсе не грязный, — обиженно возразила старушка. — У нас очень заботятся о чистоте. Все жители обязаны за свой счет нанимать телеги и вывозить нечистоты в поля. Но, конечно, не всякому это нравится. Ты, например, стала бы платить за телегу?

— Ни за что! — решительно сказала мачеха.

А старушка продолжала:

— Вот видишь! И, понятно, многие хозяева по ночам тайком выкидывают нечистоты на ближайшую площадь или попросту бросают в Сену, хотя это строго запрещено. А хоть бы и наняли телегу. Телеги тряские и по пути роняют поклажу по всей улице святого Гонория, и на дороге к Поросячьему рынку, и дальше, к Мельничному холму. Ну конечно, оно и пахнет. Вставай, они проехали.

Они вошли в город, и старушка тотчас запела:

Несколько раз они останавливались, и старушка продавала пучки салата выбегавшим из домов служанкам.

Марион крепко уцепилась рукой за юбку мачехи и, задрав кверху нос, запрокинув голову до боли в затылке, с удивлением разглядывала дома. Уж такие высокие, двух- и трехэтажные, и верхние этажи выступают один над другим и нависают над головой, и неба и солпца над ними не видно, и уже день, а сумеречно, будто перед грозой. И как это люди живут там и не боятся упасть, потому что у людей ведь нет крыльев, как у птиц, которые могут гнездиться даже на верхушках колоколен. И неужто ей тоже придется жить в самом поднебесье? Как там наверху ногами ступать — не оступиться, взбираясь по лестнице?

Тут мачеха одернула ее и сказала:

— Простись с этой доброй старушкой.

И старушка свернула налево, а мачеха и Марион пошли направо.

Здесь они скоро потерялись среди улиц извилистых, узких и темных. И эти улицы, переулочки и тупики так причудливо переплетались и пересекались или внезапно упирались в какую-нибудь глухую стену, что трудно было понять, идешь ли вперед или крутишься на месте. Несколько раз приходилось возвращаться обратно, и Марион совсем уже потеряла надежду, что ее когда-нибудь накормят, шла насупившись и волоча ноги. Мачеха прикрикнула:

— Смотри веселей!

Но и сама она, видно, растерялась, начала хватать встречных за рукав и спрашивать дорогу. Ее отталкивали и отвечали бранью или насмешками.

Вдруг, неожиданно завернув за угол, они оказались на улице Повелительниц и увидели длинный ряд стоящих вдоль стен служанок.

Тут мачеха нашла посредника, показала ему Марион и, усердно кланяясь, подробно рассказала, что девочка такая уж прилежная и послушная, кабы не нужда, ни за что бы с ней не рассталась, и прошу вас, добрый господин, устройте сиротку получше.

Посредник выслушал ее, равнодушным взглядом окинул Марион с ног до головы и сказал:

— Иди, иди, добрая женщина. Проходи, не задерживай меня, я все сделаю, что полагается.

Мачеха простилась с Марион и поспешно ушла. Ведь ей надо было поскорей вернуться к своим четырем детям. А Мариои осталась стоять, не смея прислониться к стене, не решаясь сесть на мостовую, со страхом и надеждой разглядывая хозяек, пытаясь угадать среди множества мелькавших перед нею лиц свою будущую повелительницу.

Которая из пих, добрая женщина, возьмет ее в свой дом и будет одевать и кормить и научит добру? Одни проходят такие важные, где уж им снизойти до деревенской девчонки. У других такие озабоченные лица, лоб весь в толстых морщинах, им не до чужих забот, своих достаточно. И еще другие суетятся, вертятся, в спешке ничего не замечают, торопятся скорей увести первую служанку, которая случайно попадется им. И такие у них всех громкие голоса, то сварливые, то капризные, то визгливые, что у Марион зазвенело в ушах. И оттого что она все время вертела головой, стараясь поймать их взгляд, и широко всем им улыбалась навстречу, у нее сводило скулы и стучало в висках, и пестрая толпа плыла и кружилась, дома нагибались, вздымалась мостовая, и уже не было сил стоять прямо. Пришлось упереться в стену пальцами, чтобы не упасть. А хозяйки проходили мимо и смотрели поверх ее головы на других служанок и уводили их за собой.

День клонился к вечеру; ряды служанок поредели, и остались только те, которые никому не были нужны — слишком старые или слишком изможденные, тупые, равнодушные и отчаявшиеся.

И когда уже не оставалось никакой надежды, вдруг посредник подошел к Марион, и рядом с ним шла хозяйка.

На пей было длинное темное платье, отороченное мехом, и жестко накрахмаленная головная повязка, торчащая острыми углами. Она скрестила полные руки и уставилась на Марион своими выпуклыми глазами.

Под этим взглядом Марион смутилась, покраснела и задрожала. Узелок выскользнул из пальцев, упал в лужу, и она не посмела нагнуться, поднять егo.

Посредник говорил:

— Обратите внимание, как легко она покраснела. Сразу видать, что она еще не испорчена, прилежна, молчалива и будет чувствительно воспринимать выговоры.

Хозяйка колебалась. Углы рта у нее опустились, лицо стало брезгливым и взгляд рассеянным. Оно проговорила:

— Уж очень тощая.

Но посредник уговаривал:

Но что же с того, и это очень хорошо. Эти толстые девушки все такие лентяйки, говорят без почтения и позволяют себе вольности, так что неприятно это терпеть.

Это правда, —