цели бытия. Под злом — то, что

препятствует такому достижению. И если кто-то ставит перед собой исключительно материальные

цели (собирание сокровищ на земле), то все духовное станет лишь мешать ему и восприниматься

как зло. И наоборот.

Культурологи выделяют в связи с этим два типа культуры — сотериологический (от

греческого "сотерио", спасение) и эвдемонический (от греческого "эвдемония", счастье).

Переходом от первого ко второму в европейской истории стала, как известно, эпоха Возрождения,

возродившая именно пристальное внимание к земным сокровищам — и предпочтение их. На Руси

это совершалось гораздо позднее. И совершенно логично, что приверженцы сокровищ земных

объявили тяготение к духовному, возвышение небесного над земным — косностью и отсталостью.

Предпочтение того или иного — дело совести и свободы каждого. Нужно лишь ясно

сознавать, что столь прославляемая ныне западная цивилизация есть не что иное, как стремление к

абсолютной полноте наслаждения сокровищами на земле. И так называемый прогресс —

отыскание все более совершенных средств к овладению такими сокровищами.

Стремление к земному понятно и близко каждому. Следует лишь уточнить, что к земному

относятся не только непосредственные материальные блага и связанные с ними чувственные

наслаждения, но порой и отказ от исключительно материальных ценностей ради, например,

земной власти (вспомним внешний аскетизм многих тиранов и деспотов), славы, стремления к

самоутверждению в обществе и т.д. Даже то, что иным представляется принадлежностью чисто

духовной сферы, также может стать ценностью чисто земной. Например, эстетические

переживания, превращаемые в самоцель ради эгоистического душевного наслаждения. Или

любовь, понимаемая как обладание (не в физиологическом только, а и в нравственном смысле).

Даже нравственные поиски, когда они совершаются ради отыскания средств для более

благополучного земного обустройства, — и они могут оказаться бездуховными в своей основе.

Так случилось со Львом Толстым, например, отвергшим мысль о спасении, а из всего учения

Христа воспринявшим лишь моральные постулаты, которые он хотел приспособить для устроения

общественного бытия, но ценность которых в отрыве от Божественного Откровения оказалась

весьма сомнительной. Сокровищем земным может оказаться в умах людей и Церковь Христова,

когда ее начинают рассматривать, подобно иным политикам-прагматикам, лишь как средство,

пригодное для использования в борьбе за власть.

Так или иначе, но тяга к сокровищам земным наблюдается на всех уровнях нашего земного

существования. И она не может не стать предметом философского и эстетического осмысления.

Но где критерий собирания сокровищ? Как точно определить, что именно собирает

человек? Ведь в силу необходимости каждый вынужден существовать в земном мире и не может

обходиться вовсе без земных, материальных вещей, связей, мыслей. Христос Спаситель обозначил

такой критерий ясно и просто:

"Ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше " (Мф. 6,21).

Но ведь мы вполне определенно ощущаем то, к чему прикипаем мы сердцем, если

начинаем вслушиваться в голос совести. (Отчего мы так часто и глушим её, чтобы отогнать от

себя неприглядную истину.)

Вот главная тема русской литературы — противоборство двух раздирающих душу и сердце

наши стремлений к сокровищам небесным и сокровищам земным. Это тема, проблема не просто

литературы исключительно, это проблема жизни, творческих поисков (нередко — метаний) и

самих писателей, путь которых был отнюдь не прямым и направленным лишь к Горним высотам,

но отмеченным многими ошибками, падениями, отступлениями от Истины.

Но — что есть Истина? Вопрос вековечный. Однако для православного сознания такой

проблемы нет и не может быть: это вопрос Понтийского Пилата. В Православии Истина есть

полнота Личности Христа Спасителя. Православие не занято поиском Истины, оно заботит

каждого человека мучительным сознаванием своей удалённости от Истины, направляет внимание

ко внутреннему человеку. И каждый начинает сознавать в себе (а не вне себя) то страшное

противостояние добра и зла, какое определяет конечную судьбу нашу не во времени, но в

вечности.

Человек обречён на выбор между добром и злом, но он усугубляет заключённый в этом

трагизм своего существования ещё и метаниями между различными пониманиями добра и зла. Эту

смятенность души высветила русская литература, сделав её главным предметом своего

сострадательного исследования. Она сумела приобщить читателя к таким внутренним

переживаниям, таким терзаниям совести, погрузить его в такие бездны души, о каких имела

весьма малое представление литература европейская.

Все проблемы русской литературы многократно усугублены и тем, что гармония обладания

небесными дарами искусству секулярному вообще неподвластна. Или, сделаем уступку

самолюбию художников, почти неподвластна. Искусство чувствует себя свободным и всесильным

лишь в стихии противоречий и конфликтов. Мы должны ясно сознавать, что сфера

художественного творчества ограничена областью души в системе христианской трихотомии:

тело, душа, дух. Это вовсе не оскорбляет и не принижает искусство, но лишь точно определяет

границы его возможностей. Однако пространство душевное столь обширно и необозримо, что

искусство и в строго ограниченных пределах вряд ли сможет когда-либо исчерпать

предназначенное ему. Точно так, как и корабль, который может плавать лишь внутри

пространства, очерченного береговой линией. Вопрос лишь — куда и зачем плыть, ведь океан-то

слишком необозрим.

Искусство, и литература в частности, может в необозримом пространстве души замкнуться

в тех областях, где душа