который счастье подарил нам
и этим — вечно будет свят.
44.
Минорное трезвучие
мажорного верней.
Зачем себя я мучаю
так много-много дней,
зачем томлюсь надеждою
на сбыточность чудес,
зачем болтаюсь между
я помойки и небес?
Для голосоведения
мой голос слишком тощ.
Минует ночь и день, и я,
как тать, уйду во нощь
и там, во мгле мучительной,
среди козлиных морд,
услышу заключительный
прощальный септаккорд.
И не… печалиться: знать,
где-то сам наврал,
коль жизнь не превращается
в торжественный хорал,
коль так непросто дышится и,
коль наперекор судьбе,
никак не слышится
спасительный мажор.
45.
Минутка… копеек на 40 всего
разговор потянул, но сразу
рассеялся морок,
а город, который тонул
в почти символическом мраке
как будто бы ожил,
и в нем дорожные пестрые знаки
зажглись разноцветным огнём.
И девочка, словно из дыма,
но в автомобильной броде
легко и неостановимо
под знаками мчится ко мне.
46.
Как сложно описать словами шар,
особенно — в присутствии ГАИ,
но можно загребать руками жар
и в случае, когда они свои.
Весьма тревожно выглядит пожар,
весьма неложно свищут соловьи,
но тошно под созвездием Стожар
признаться в негорячей нелюбви.
Во Франции словечко есть: clochard,
которые — плохие женихи…
Как гнусно разлагаются
стихи мои…
47.
Разлука питает чувство,
но может и истощить.
Касательно же искусства
имею я сообщить:
питает ли, не питает —
тут черт один разберет…
Но сахар, известно, тает,
когда его сунешь в рот.
Свобода ассоциаций, бессонницы дурнота
заставят не прикасаться во всяком случае — рта:
орального аппарата. Ну надо ж придумать так!
Видать, постарался, мата чурающийся мудак.
Разлука и есть разлука —
немилая сторона.
Отчасти разлука - скука,
отчасти она - луна,
которую равно видно
со всех уголков земли.
Не слишком веселый вид,
но попробуй развесели
себя ли, тебя ль, когда мы
за несколько тысяч верст…
И образ Прекрасной Дамы
прикрыл половину звезд.
48.
Далеко Енисей,
далеко Нева.
У окошка сидит
Оля Конева,
у окошка сидит
да на белый свет
всё глядит-глядит.
Только света — нет.
Ой ты Олечка
свет Васильевна,
моя звездочка
негасимая,
улыбнись светлей,
разгони тоску,
приезжай скорей
в стольный град Москву.
Я тебя по кольцу
по Садовому
поведу-понесу
к дому новому,
где одно окно
на полгорницы
и всегда оно
светом полнится.
Усажу тебя
ко тому окну
и в глазах твоих
потону-усну.
49.
Тревожит меня твой кот,
как будто, его любя,
ты в руки даешь мне код
к познанью самой себя.
Пророчит кот, ворожит
над сальной колодой карт:
она от тебя сбежит,
едва лишь настанет март.
50.
Оркестр играет вальс. Унылую аллею
Листва покрыла сплошь в предчувствии зимы.
Я больше ни о чем уже не пожалею,
Когда бы и зачем ни повстречались мы.
Оркестр играет вальс. Тарелки, словно блюдца,
Названивают в такт. А в воздух густом,
Едва продравшись сквозь, густые звуки льются,
Вливаются в меня… Но это всё — потом.[1]
А будет ли потом? А длится ли сегодня?
Мне времени темна невнятная игра,
И нет опорных вех, небес и преисподней,
Но только: час назад, вчера, позавчера…
Уходит бытие сквозь сжатые ладони,
Снижая высоту поставленных задач,
И нету двух людей на свете посторонней
Нас, милая, с тобой, и тут уж плачь — не плачь.
Ссыпается листва.
Оркестр играет.
Тени
Каких-то двух людей упали на колени.