вверх, к густой кровле из раскидистых игольчатых ветвей.

Лес постепенно наполнялся жизнью, движением, но как-то тихо, исподволь. Коротким, пугающим эхом отдавался время от времени прерывистый стук — где-то долбил дерево дятел. Вот он, сизо-черный, с красными крапинками, мелькнул в воздухе, опустился на сухой сук, постучал по нему острым клювом и полетел дальше.

Иногда путь им преграждали поваленные бурей огромные сосны. Словно беспомощные великаны, лежали они, бессильно прижавшись к земле искалеченными во время падения верхушками, уныло простирая кверху короткие корни, на которых еще держались куски дерна с травой и цветами. Путникам приходилось перелезать через них или обходить их стороной.

Еще не взошло солнце, когда они вышли на едва заметную в траве среди камней тропинку. Петляя меж деревьев и почти совсем теряясь на голых осыпях, ныряя в кусты и снова четко проступая там, где чернела земля, она вела к одинокому домику, стоявшему на пологом склоне холма, откуда был виден весь горный массив. Издали передняя каменная стена дома выглядела внушительно, точно фасад трехэтажного здания, низкая задняя почти вплотную подходила к склону, и казалось, что стоит только подпрыгнуть, чтобы очутиться на замшелой крыше.

Вблизи дом имел жалкий вид. Камни высокого фасада во многих местах потрескались, цвет их приобрел от старости неприятный желтоватый оттенок, скрепляющая их глина давным-давно пересохла и угрожающе осыпалась. Узкая лесенка из почерневших, обшарканных досок вела на верхний этаж, где на окнах вместо стекол была источенная червями частая деревянная решетка, к небольшой двери с засовом и кольцом, заканчиваясь выщербленным, истертым наполовину порогом. Под ней виднелась низенькая дверца. Ржавая задвижка и покрытый пылью самодельный крючок, накинутый на петлю, в которую была воткнута щепка, показывали, что дверью этой пользуются, редко.

Неогороженный, заросший бурьяном двор пустовал. По раскиданным, покрытым травой камням, напоминавшим остатки древних развалин, с трудом можно было различить линию старой ограды. От ворот осталась лишь служившая их основанием серая песчаниковая плита. Кое-где в траве виднелись следы слежавшегося навоза, и зелень рядом была особенно густой. Видно, когда-то здесь разгуливал домашний скот. Двор огибала неширокая дорога. Извиваясь по горным уступам, она исчезала где-то внизу, в лесной чаще.

Дом казался необитаемым. Из полуразвалившейся трубы не вился дымок, небо над ней было голубовато-розовым, совсем чистым. И все же двое путников приближались, к дому со всеми предосторожностями. Пригнувшись к последним кустам, они осмотрелись вокруг.

— Лиман, — вполголоса сказал первый, — посмотри-ка, Ибрагим один или нет?

Лиман, просияв от оказанного ему доверия, в несколько прыжков очутился возле дама и, вытянув тонкую шею, окинул взглядом пустой двор. Ноздри его курносого носа смешно шевелились. Еще миг — и он был уже под лестницей, выдернул щепку из замочной петли и легонько толкнул дверь. Заржавевшие петли протяжно скрипнули. Лиман испуганно обернулся и скрылся внутри. В нос ему ударил спертый воздух, лицо облепила паутина. Помещение, в которое он вошел, довольна обширное и пустое, когда-то служила одновременно и кладовкой и хлевом. Из узкого оконца в глубине, заткнутого пучком сена, проникал слабый свет, прорезывавший темноту длинной воронкой с трепещущими краями. Лиман дошел до противоположной стены, задрал голову кверху, где в полумраке едва виднелась крышка какого-то люка, и два раза тоненько, едва слышно свистнул. Никакого ответа. Тогда он начал пристально всматриваться в потолок, стараясь что-нибудь увидеть сквозь щели между плотна уложенными балками, оплетенными густой паутиной. Балки эти одновременно служили полом для верхнего помещения. После повторного сигнала наверху послышалась какая-то возня, кто-то сдавленно кашлянул, шумна шмыгнул носом и спросил тихим, ровным голосом, словно говоря с собой:

— Кто там?

— Ибрагим, это я — Лиман.

— А-а! Входи, все в порядке.

Лиман проворно выскочил во двор и махнул рукой затаившемуся в кустах товарищу.

Старые деревянные ступеньки заскрипели под их ногами. Дверь перед ними приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить их, и сразу же захлопнулась, как только они юркнули внутрь. Их встретил высокий худой человек. Задвинув щеколду, он обернулся, чтобы рассмотреть гостей. По наспех заправленной в брюки рубашке из серого домашнего полотна, по растрепанным волосам и обвисшим светлым усам было видно, что, он только что проснулся и, даже не успел плеснуть в лицо водой. Он не стал протягивать вошедшим руку, даже не изменил выражения своего продолговатого лица, встретив их так, словно они вернулись после недолгой отлучки. Только карие глаза его, ненадолго остановились с плохо скрываемым удивлением на сбитой фигуре одного из пришельцев.

— Да это никак Незиф? Как ты сюда попал? Сказывали, будто ты на островах. Четыре года о тебе ни слуху ни духу, я и подумал: пропал человек. Мало разве народу погибло в эту войну. Значит, вернулся, а? Ну, присаживайтесь.

Он провел их внутрь низенькой комнаты с забранными решетками окнами и закоптелым очагом, усадил на пол на небольшие коврики и ловким движением придвинул к ним круглый выщербленный столик.

— Сейчас соберу вам поесть, — сказал он, не спрашивая, голодны они или нет, но, увидев, что оба с немым вопросом смотрят на дверь соседней комнаты, заметил:

— Жена и дети давно встали. У нас есть участочек кукурузы на нижней дороге к Арде. Далековато отсюда, вот они и вышли чуть свет, чтобы успеть управиться. Я один во всем доме. Ешьте!

Говоря это, он снял с полки над очагом разломленную краюху черного потрескавшегося хлеба, выпеченного из толченых бобов и смешанной с отрубями муки, глиняную миску с фасолевой похлебкой, две деревянные ложки, пододвинул из угла глиняный кувшин с водой.

— В этом году опять засуха нас скрутила, прямо хоть плачь. Ну, да чем богаты, тем и рады. Подкрепитесь, небось, долго, топали.

Он говорил немного нараспев, приглушенным голосом.

Лиман хотел было ответить, но, взглянув на холодное, непроницаемое лицо Незифа, только судорожно глотнул, сунул в рот кусок хлеба и принялся жадно есть. «Почему Незиф молчит? Почему не отвечает Ибрагиму? Что у него на уме?» — думал он, быстро орудуя ложкой. Незиф тем временем вытащил из-под полы куртки обрез и, перегнувшись назад, прислонил его к углу. Губы его были все так же плотно сжаты.

Хозяин, словно не замечая ни молчания Незифа, ни смущения Лимана, продолжал участливым тоном:

— Ты ешь, ешь и рассказывай — где пропадал, как