которую вы причинили другим.

Бидермейер вдруг помрачнел, и на его лице появилась презрительная гримаса. Это напоминало приближение грозы. Фабель бросил взгляд на стоявших у стены полицейских, и те мгновенно напряглись, приготовившись к действиям.

— Выходит, вы так ничего и не поняли? Вы слишком глупы, чтобы понять. — Голос Бидермейера зазвучал лишь чуточку громче, но в нем слышалась глухая угроза. — Ну как вы не понимаете? — Он взмахнул руками и обвел взглядом присутствующих. — Все это… все это… Ведь не думаете же вы, что все это произошло в реальности?! Это ведь всего лишь сказки! Неужели вы этого не видите? Это же миф… сказка… вымысел… — Он, словно в поисках понимания, задержал безумный взгляд поочередно на Фабеле, Анне и Вернере. — Мы верим в эти сказки только потому, что находимся в них. Потому что являемся персонажами повествования… На самом деле я никого не убивал. Я еще ребенком понял, что все окружающее нас есть всего лишь повествование. Сказка. В реальной жизни никто просто не мог быть таким несчастным, каким был я. Никто не мог быть таким печальным и одиноким. Это нелепо. В тот день, когда мачеха сильно избила меня и мой мир начал рушиться, Вильгельм не только помог мне пересказать сказку, он также объяснил, что на самом деле со мной ничего не происходит. Абсолютно ничего. Он сказал, что это всего лишь рассказ. История. Сказка, которую он сочиняет. Вы помните, что он назвал себя «сказителем»? И я стал его братом только потому, что он в таком качестве включил меня в свое повествование. Все это — не больше чем сказка.

Бидермейер удовлетворенно кивнул, словно понял, что наконец-то ему удалось просветить сидящих за столом тупиц. Фабель вспомнил слова Отто о псевдонаучной болтовне Герхарда Вайса, из которой следовало, что в иных измерениях выдумка может стать реальностью. Чушь. Абсолютнейшая чушь, но этот вызывающий жалость монстр поверил в каждое слово писателя. И стал этим жить.

— А как насчет остальных? — спросил Фабель. — Расскажите нам о других убийствах. Давайте начнем с Ханны Грюнн и Маркуса Шиллера.

— Если Паула своей невинностью и чистотой была похожа на только что испеченный хлеб, то Ханна являлась олицетворением всего разлагающегося и гнилого… она была женщиной распущенной, похотливой, тщеславной и алчной. — В улыбке Бидермейера вдруг появилась гордость. Это была гордость мастера, демонстрирующего образец своего лучшего творения. — Я видел, что она постоянно алчет чего-то большего. Ей постоянно хотелось что-то урвать для себя. По дороге жизни эту женщину вели похоть и жадность. Она использовала свое тело в качестве инструмента для достижения желанной цели. И в то же время она жаловалась мне на представителя торговой фирмы Унгерера, который якобы кладет на нее глаз, делая при этом непристойные замечания. Понимая, что ее повествование следует закончить, я начал за ней следить. Я ходил за ней по пятам так, как ходил за Паулой, но наблюдение в этом случае заняло больше времени. Я вел подробный дневник, куда заносил все ее передвижения.

— И таким образом вы узнали о ее отношениях с Маркусом Шиллером? — спросил Фабель.

— Я несколько раз сопровождал их до леса. А затем для меня наступила полная ясность. Я еще раз перечитал «Дорогу сказки» и освежил в памяти оригинальные тексты. Вильгельм, как вы понимаете, подал мне очередной знак… ключевым в нем было слово «лес». Они должны были стать Гензелем и Гретель…

Фабель молча слушал рассказ Бидермейера о других преступлениях. Пекарь сказал, что его следующей жертвой должен был стать Унгерер, но началась интенсивная подготовка к празднеству, которое организовывал Шнаубер. Бидермейер лично доставил торт. Тогда-то он впервые и увидел Лауру фон Клостерштадт. Совершенная красота модели и ее роскошные белокурые волосы привели его в восхищение. Бидермейер понял, что перед ним — принцесса. И не просто принцесса, а Шиповничек — Спящая красавица. Он решил погрузить ее в вечный сон и взять локон.

— Затем я закончил сказку Унгерера. Этот тип был грязной похотливой свиньей. Он клал свой похотливый глаз не только на Ханну, но и на Веру Шиллер. Я следил за ним пару дней и увидел ту грязь, в которой он купался, и удовлетворявших его похоть шлюх. Я устроил так, что якобы случайно встретился с ним в Санкт-Паули. Я смеялся, слушая его грязные анекдоты и сальные шуточки. Он приглашал меня выпить, но я не хотел, чтобы нас видели вдвоем в публичном месте, и сказал, что знаю парочку женщин, которых можно было бы навестить. Если сказки нас чему-то учат, то прежде всего они говорят о том, как легко сбить человека с праведного пути и заставить его отправиться в чащу темного леса. С ним это вообще не составило никакого труда. Я отвел его в… в дом, который вы скоро сами посетите, сказав, что женщины находятся там. Затем я взял нож и вонзил клинок в его черное, гнилое сердце. Он не ожидал удара, и через несколько секунд все было кончено.

— И вы взяли его глаза?

— Да. Я отвел Унгереру роль королевского сына в «Рапунцель» и вырвал его блудливые глаза.

— А как насчет татуировщика Макса Бартманна? — спросил Фабель. — Ведь вы убили его до того, как разобрались с Унгерером, и он не играл никакой роли в ваших рассказах. Вы попытались навсегда скрыть его тело. Почему вы его убили? Неужели из-за его глаз?

— В некотором роде так. Вернее, из-за того, что эти глаза видели. Ему было известно, кто я такой. Я понимал, что после того как я приступил к своей работе, он обязательно увидит сообщения по телевизору или прочитает в газетах. В конечном итоге он свяжет два и два. Поэтому я был вынужден закончить и его повествование.

— О чем вы толкуете? — раздраженно спросил Вернер. — Откуда он мог узнать, кто вы такой?

Движение Бидермейера было настолько быстрым, что ни один из офицеров полиции не успел на него среагировать. Пекарь вскочил на ноги, откинув стул назад с такой силой, что тот, отлетев к стене, заставил двух стражей отпрыгнуть в сторону. В тот же миг он рванул своими громадными ручищами рубашку у себя на груди. Пуговицы посыпались на пол, раздался треск разрываемой ткани, и он предстал перед ними с обнаженным торсом. В сравнительно небольшой комнате для допросов Бидермейер казался каким-то мифическим колоссом. Фабель поднял руку, останавливая повисших сзади на плечах Бидермейера полицейских. Вернер и Фабель встали со стульев, а Мария, отойдя от стены, подошла к ним. Все они с изумлением уставились на тело гиганта.

— Великий Боже… — чуть ли не прошептал Вернер.

Торс Бидермейера был сплошь покрыт словами. Тысячами слов. Его тело казалось черным. Вся кожа была исписана готическим шрифтом. Буквы