укладывала. Эх, жизнь, и сейчас вспомнить приятно! Если рассудить здраво – так самое памятное в жизни только с ней и было.

Всё сном снилось, как летом однажды попросил её выйти вечером за деревню – буду, мол, из райцентра на лошади ехать – подхвачу. А в райцентровском ресторане дружки подсели – пропадай, моя телега, все четыре колеса! Часов до десяти, до закрытия, прогуживались, да два часа езды. Ехал весёленький, забыв уже, что и встречу назначал. А к родной деревне подъехал – стоит Анечка на канаве, белеет платье в темноте. Вот она, любовь!

А теперь за всё хорошее под суд, за решётку? Да ни за что в жизни, пусть хоть что подумают – решения иного не будет, кроме штрафа!

С этим планом и в дом вступил. А дома – снова как колом по голове, жена Ксения с порога вступилась:

– Что с подругой своей делать будешь? По всей деревне разговоры – Пименов любовь свою в беде не оставит. Небось, уж верёвочку свил, чтоб утопленнице кинуть? Любовь то, она в огне не горит, в воде не тонет… .

Хотел Сергей Яковлевич врезать грязным носком Ксении по физиономии ядовитой, но сдержался – хай поднимет такой, что вся деревня сбежится. Поэтому и в постель улёгся без ужина. Ей бы промолчать дальше, Ксении-то, а она вожжу закусила:

– Авторитет-то свой как беречь будешь? За клок сена – штраф, а уголовников под защиту, председатель подмоченный!

Вскочил как ужаленный Сергей Яковлевич, в подштанниках белых семафором встал:

– Ты меня в чём упрекаешь, стерва? Нужно будет, и тебя посажу.

– Меня – это ты просто сделаешь. А вот любовь свою…

– Посмотрим, – прохрипел Сергей Яковлевич. А ночью окончательно вывод пришёл. Было, да прошло. Пусть сама за свои поступки отвечает. Всю жизнь за грехи ношу нести, что ли? Будет потом каждый пьяница показывать – вон он, Сергей, борец за справедливость, свой кусок не упустил…

«Нет, дорогая Анечка, сама выкручивайся», – подумал и с тем уснул.

* * *

На какое другое собрание – не дозовешься, а тут народ валом валит. В красном уголке – вся деревня. Сергей Яковлевич пока к столу протиснулся, взмок весь.

«Кино, вишь, хотят увидеть, – ожесточился Пименов. – Ну, я сейчас вам сорву сеанс… Примем решение – передать дело в суд – и баста. Сергей Пименов себя не уронит, честь не замарает». Но исподлобья глаза кинул на первую скамейку – и в упор, как выстрел, Анечкин взгляд. Будто кипятком плесканула. Поэтому и начал, чуть смущённый, приглушённо, не как раньше намечал.

– Тут у нас, граждане, деликатное дело поступило на сельчанку нашу Анну Васильевну Серову. Обвиняется в самогоноварении, факт совершившийся…

Дальше Сергей Яковлевич хотел подробно изложить дело, но вспомнил, что собирался «сеанс сорвать», сказал уже другим, бодрым голосом:

– Тут обсуждать нечего – разговор короткий. Пусть народный суд решает. Закон есть закон… Ставлю на голосование…

Немая сцена длилась с минуту, а потом члены товарищеского суда зашептались, в зале зашумели. И тут Егор Бабкин первым голос подал:

– Так, что ли, граждане, поступать будем?

Не понял сначала Пименов – в поддержку его или против дружков заговорил. Понял одно – собрание долгое будет. А продолжение доярка Евдокия Дворкина дала. С места её будто пружиной вверх толкнуло:

– Это что ж получается, товарищи? Закон – он, конечно, есть – за самогонку сажать… И Нюрку сажать можно – заслужила… А коров кто доить будет? Может, завхоз наш, законник?.. Между прочим, Сергей Яковлевич, с чужими бабами спать – тоже закон есть?

– Ты кого в виду имеешь? – спросил Пименов. Но в хохотавшем зале вряд ли что услышала Евдокия.

Сергей Яковлевич сидел, словно варежку проглотил. А собрание, как костёр лесной, разгоралось – не унять. Говорили про Нюрку, а глядели… На него глядели, на Сергея Яковлевича! Уже в конце Егор Бабкин вроде бы итог подвёл:

– Что с законом у нашей сельчанки Анны Васильевны дорога перехлестнулась – яснее ясного. Но позору трудовому человеку и от нашего собрания хватит. Так, что ли, Серова?

– Честное слово, так и есть, – промолвила Нюрка.

– Ну, вот и хорошо, – продолжал Егор, – а то кое-кому деликатным это дело показалось. Поделикатничаешь, а человек за один проступок в тюрьму сядет.

Когда голосовали за штраф, Сергей Яковлевич поднял голову, в зал поглядел сквозь частокол рук. Но свою не поднял, она к шапке словно прилипла. Егор Бабкин и здесь инициативу взял на себя, сказал:

– Меньшинство не считается. И кто-то громко захохотал.

* * *

Вечером Сергей Яковлевич шагал злой, словно разъярённый бык. У крыльца своего дома стоял Егор Бабкин, наверное, кого-то ждал и, когда Пименов поравнялся с ним, окликнул:

– Зашёл бы, Сергей Яковлевич…

– Смысла не вижу…

– А ты без смысла, на минутку в баню мою загляни…

Баня – место памятное, не раз с Егором за бутылкой сиживали, от женских глаз скрываясь. «А может, и к случаю, – подумал Сергей Яковлевич, – как Егор шутит, надо пар спустить…» С тем и в калитку потопал…

По первому стаканчику молча выпили, огурцом похрумкали. Сергей Яковлевич потянулся к бутылке – по второй рюмке, но Егор рукой загородил:

– Как молодой – торопишься…

– Да так, на душе плохо, с вином легче.

– Значит, совести на глоток есть… – Егор глянул ехидно.

– Так ты что думаешь? – Сергей Яковлевич заорал. – Не прав я? Принципами торговать заставляешь!

– Ты, Сергей, перед кем спектакль устраиваешь? Передо мной? Я тебя насквозь вижу! Был бы ты принципиальный – чёрт с тобой – живи, именно такие люди обществу нужны… А ты не принципиальный – трусливый, всю жизнь к себе уважение ищешь, а тех, кто рядом с тобой, – в грош не ценишь. Живёшь по принципу: и рыбку съесть, и в сторонку сесть. Ты хоть её любил когда, Анну-то?

– Спрашивать не надо… Сам знаешь…

– Ну, и врёшь ты! Не любил ты, а так, рядом с Анной бока грел. А она тебя действительно любила. Кстати, знаешь, чью водку пьём?

– Чью?

– Она после собрания подбежала, бутылку эту мне в карман сунула. Говорит: «Выпейте с Сергеем, я на него зла не имею, он всё правильно говорил». Я её дурой обозвал, бутылку хотел выбросить, да жалко стало – добро всё-таки.

– Сволочь…

– О себе говоришь? – снова ехидно спросил Егор.

Дальше Пименов сидеть не мог. Схватив полушубок с лавки, выскочил на улицу, споткнулся. Морозным снегом обожгло руки. Но Сергею Яковлевичу показалось, что ему кто-то на них бензином плеснул, поджёг. И он завыл от страха протяжно, по-собачьи.