- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (124) »
одиночество.
Она присела на скамеечку рядом с ним и положила голову ему на колени.
— Сегодня меня отозвал в сторону доктор Новак, — сказала она.— Он посоветовал мне на какое-то время вытащить тебя из больницы отдохнуть— или ты рано или поздно сломаешься.
— Какое, черт побери, до этого дело Августу Новаку! Человеку, который провел всю жизнь, исправляя форму носов или пересаживая волосы лысым английским джентльменам, мечтая получить дворянство. Дай мне еще выпить.
— О Господи, конечно!
Когда Адам стал приподниматься, она схватила его за руку, а затем, умоляюще глядя на него, стала целовать ему пальцы, один за другим.
— Не плачь, Анджела, прошу тебя, не плачь.
— У моей тетушки есть прекрасный маленький
коттедж в Фолкстоне. Нас с удовольствием примут там, если мы решим уехать.
— Может, я и в самом деле немного устал, — признался он.
Дни в Фолкстоне промелькнули в мгновение ока. Он дышал полной грудью, возвращаясь к жизни во время долгих тихих прогулок по каменистым тропинкам скал, нависших над морем. За проливом смутно виднелись туманные очертания берегов Франции. Рука об руку в молчаливом единении они гуляли под порывами ветра вдоль подстриженных шпалер розмарина рядом с гаванью, куда доносились звуки духового оркестра из парка. Узкие маленькие улочки еще были в грудах мусора после бомбежек, но статуя Вильяма Гарвея, открывшего кровообращение, осталась нетронутой. Снова начал ходить пароходик в Кале, и скоро тут на короткий летний сезон стали появляться отдыхающие. Когда спускался вечерний холодок, они устраивались у камина, пламя бросало странные тени на низкие стропила коттеджа. Кончался последний прекрасный день, и завтра им предстояло вернуться в больницу. На Адама внезапно напала угрюмость. Он пил больше, чем обычно. — Как жаль, что все кончается, — пробормотал он.— Не помню, чтобы у меня была такая прекрасная неделя. — Она может и не кончаться, — сказала Анджела. — Для меня все кончается. У меня ничего не осталось— все пропало. Все, кого я любил, потеряны. Моя жена, моя мать, мои братья. А те, кто выжил, сейчас в пожизненном рабстве в Польше. Я выжжен и никогда не стану другим. — Я никогда ничего не просила, — сказала она. — Анджела, понимаешь... я хотел бы полюбить тебя. Но в таком случае я потеряю и тебя. — Какая разница, Адам? Мы и так можем расстаться, дав друг другу возможность проверить себя. — Речь не только об этом, и ты это знаешь. Я опасаюсь за себя как за мужчину. Я смертельно боюсь импотенции, но пью я не только из-за этого. Это... так много всякого случилось со мной. — Я помогу тебе обрести силу, Адам, сказала она. Протянув руку, он коснулся ее щеки, и она поцеловала его ладонь. — Твои руки. Твои волшебные руки. — Анджела, ты родишь мне ребенка— вот прямо сейчас? — Да, мой дорогой.
Анджела забеременела через несколько месяцев после свадьбы. Доктор Август Новак, старший хирург Шестой польской больницы, вернулся к частной практике, и, к удивлению большинства, главой больницы был назначен доктор Адам Кельно, хотя было много врачей с большим, чем у него, стажем. Административная карьера отнюдь не привлекала его, но высокое чувство ответственности, которое Адам вынес из концентрационного лагеря в Ядвиге, подготовило его для этой деятельности. Занимаясь и бюджетом больницы, и ее политикой, он не оставлял и хирургическую практику. И как он был рад возвращаться после работы домой. Коттедж семьи Кельно в Грумбридж-виллидж был всего в нескольких милях от больницы. Живот Анджелы волнующе округлялся, и по вечерам они, как всегда в молчаливом согласии, прогуливались по тенистым тропинкам, а затем пили чай в уютном маленьком кафе. Адам стал выпивать куда меньше. Июльским вечером он покинул больницу и двинулся к центру городка в машине, на заднем сиденье которой лежали покупки, заботливо уложенные туда санитаром. Купив букет роз, он направился в Грумбридж. Анджела не отвечала на его звонки. Это всегда вызывало у него беспокойство. Страх потерять ее крылся за каждым деревом леса. Подхватив мешок с покупками, Адам стал рыться по карманам в поисках ключа. Стоп. Дверь не была заперта. Он отворил ее. — Анджела! Его жена с пепельно-бледным лицом сидела на краешке стула в гостиной. Адам перевел взгляд на двух мужчин, стоявших рядом с ней. — Доктор Кельно? — Да. — Инспектор Эйбанк из Скотланд-Ярда. — Инспектор Гендерсон, дополнил второй, показывая свое удостоверение. — Что вам нужно? Что вы тут делаете? — У нас есть ордер на ваш арест, сэр. — На мой арест? — Да, сэр. — Да что это такое? Что это за шуточки? Мрачное выражение лиц посетителей дало ему понять, что речь тут идет не о шуточках. -—Арестовать меня?.. За что? — Вы будете отправлены в Брикстонскую тюрьму для последующей выдаче Польше, где предстанете перед судом как военный преступник.
3
Вокруг был Лондон, но в обстановке комнат было что-то от Варшавы. Анджела сидела в приемной «Общества борцов за Свободную Польшу», стены которой были украшены сусальными портретами маршала Пилсудского, Рыдз-Смиглы, Падеревского и галереей польских национальных героев. Здесь и в других подобных местах в окрестностях Лондона сотни тысяч поляков избавились от мечты вернуться в Польшу. Беременность Анджелы теперь не вызывала сомнений. Зенон Мысленский успокаивал женщину, которая нервно комкала платок. Открылась высокая дверь, ведущая во внутренние помещения, и к ним подошел секретарь. Оправив платье, Анджела оперлась на руку Зенона. Граф Анатоль Черны вышел навстречу им из-за стола. Он встретил Зенона как старого друга, поцеловал руку Анджеле и предложил сесть. — Боюсь, — сказал вылощенный маленький аристократ, что мы напрасно потеряли время на контакты с правительством в изгнании. Англия больше не признает его, и мы не в состоянии получить какую-то информацию из британского Министерства внутренних дел. — Ради Бога, да что же это такое происходит! Пусть нам хоть кто-нибудь объяснит, — вскипела Анджела. — Нам известно лишь то, что примерно две недели назад из Варшавы прибыл некий Натан Гольдмарк. Он еврейский коммунист и следователь по особым делам польской тайной полиции. У него есть несколько заверенных под присягой показаний выживших узников Ядвиги, в большинстве своем польских коммунистов, в которых выдвигается ряд обвинений против вашего мужа. — Какого рода обвинения? — Я сам еще не видел их, а Министерство внутренних дел держит все в тайне. Позиция Британии такова. Если
Дни в Фолкстоне промелькнули в мгновение ока. Он дышал полной грудью, возвращаясь к жизни во время долгих тихих прогулок по каменистым тропинкам скал, нависших над морем. За проливом смутно виднелись туманные очертания берегов Франции. Рука об руку в молчаливом единении они гуляли под порывами ветра вдоль подстриженных шпалер розмарина рядом с гаванью, куда доносились звуки духового оркестра из парка. Узкие маленькие улочки еще были в грудах мусора после бомбежек, но статуя Вильяма Гарвея, открывшего кровообращение, осталась нетронутой. Снова начал ходить пароходик в Кале, и скоро тут на короткий летний сезон стали появляться отдыхающие. Когда спускался вечерний холодок, они устраивались у камина, пламя бросало странные тени на низкие стропила коттеджа. Кончался последний прекрасный день, и завтра им предстояло вернуться в больницу. На Адама внезапно напала угрюмость. Он пил больше, чем обычно. — Как жаль, что все кончается, — пробормотал он.— Не помню, чтобы у меня была такая прекрасная неделя. — Она может и не кончаться, — сказала Анджела. — Для меня все кончается. У меня ничего не осталось— все пропало. Все, кого я любил, потеряны. Моя жена, моя мать, мои братья. А те, кто выжил, сейчас в пожизненном рабстве в Польше. Я выжжен и никогда не стану другим. — Я никогда ничего не просила, — сказала она. — Анджела, понимаешь... я хотел бы полюбить тебя. Но в таком случае я потеряю и тебя. — Какая разница, Адам? Мы и так можем расстаться, дав друг другу возможность проверить себя. — Речь не только об этом, и ты это знаешь. Я опасаюсь за себя как за мужчину. Я смертельно боюсь импотенции, но пью я не только из-за этого. Это... так много всякого случилось со мной. — Я помогу тебе обрести силу, Адам, сказала она. Протянув руку, он коснулся ее щеки, и она поцеловала его ладонь. — Твои руки. Твои волшебные руки. — Анджела, ты родишь мне ребенка— вот прямо сейчас? — Да, мой дорогой.
Анджела забеременела через несколько месяцев после свадьбы. Доктор Август Новак, старший хирург Шестой польской больницы, вернулся к частной практике, и, к удивлению большинства, главой больницы был назначен доктор Адам Кельно, хотя было много врачей с большим, чем у него, стажем. Административная карьера отнюдь не привлекала его, но высокое чувство ответственности, которое Адам вынес из концентрационного лагеря в Ядвиге, подготовило его для этой деятельности. Занимаясь и бюджетом больницы, и ее политикой, он не оставлял и хирургическую практику. И как он был рад возвращаться после работы домой. Коттедж семьи Кельно в Грумбридж-виллидж был всего в нескольких милях от больницы. Живот Анджелы волнующе округлялся, и по вечерам они, как всегда в молчаливом согласии, прогуливались по тенистым тропинкам, а затем пили чай в уютном маленьком кафе. Адам стал выпивать куда меньше. Июльским вечером он покинул больницу и двинулся к центру городка в машине, на заднем сиденье которой лежали покупки, заботливо уложенные туда санитаром. Купив букет роз, он направился в Грумбридж. Анджела не отвечала на его звонки. Это всегда вызывало у него беспокойство. Страх потерять ее крылся за каждым деревом леса. Подхватив мешок с покупками, Адам стал рыться по карманам в поисках ключа. Стоп. Дверь не была заперта. Он отворил ее. — Анджела! Его жена с пепельно-бледным лицом сидела на краешке стула в гостиной. Адам перевел взгляд на двух мужчин, стоявших рядом с ней. — Доктор Кельно? — Да. — Инспектор Эйбанк из Скотланд-Ярда. — Инспектор Гендерсон, дополнил второй, показывая свое удостоверение. — Что вам нужно? Что вы тут делаете? — У нас есть ордер на ваш арест, сэр. — На мой арест? — Да, сэр. — Да что это такое? Что это за шуточки? Мрачное выражение лиц посетителей дало ему понять, что речь тут идет не о шуточках. -—Арестовать меня?.. За что? — Вы будете отправлены в Брикстонскую тюрьму для последующей выдаче Польше, где предстанете перед судом как военный преступник.
3
Вокруг был Лондон, но в обстановке комнат было что-то от Варшавы. Анджела сидела в приемной «Общества борцов за Свободную Польшу», стены которой были украшены сусальными портретами маршала Пилсудского, Рыдз-Смиглы, Падеревского и галереей польских национальных героев. Здесь и в других подобных местах в окрестностях Лондона сотни тысяч поляков избавились от мечты вернуться в Польшу. Беременность Анджелы теперь не вызывала сомнений. Зенон Мысленский успокаивал женщину, которая нервно комкала платок. Открылась высокая дверь, ведущая во внутренние помещения, и к ним подошел секретарь. Оправив платье, Анджела оперлась на руку Зенона. Граф Анатоль Черны вышел навстречу им из-за стола. Он встретил Зенона как старого друга, поцеловал руку Анджеле и предложил сесть. — Боюсь, — сказал вылощенный маленький аристократ, что мы напрасно потеряли время на контакты с правительством в изгнании. Англия больше не признает его, и мы не в состоянии получить какую-то информацию из британского Министерства внутренних дел. — Ради Бога, да что же это такое происходит! Пусть нам хоть кто-нибудь объяснит, — вскипела Анджела. — Нам известно лишь то, что примерно две недели назад из Варшавы прибыл некий Натан Гольдмарк. Он еврейский коммунист и следователь по особым делам польской тайной полиции. У него есть несколько заверенных под присягой показаний выживших узников Ядвиги, в большинстве своем польских коммунистов, в которых выдвигается ряд обвинений против вашего мужа. — Какого рода обвинения? — Я сам еще не видел их, а Министерство внутренних дел держит все в тайне. Позиция Британии такова. Если
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (124) »