pas^[2], — мягко отвечает ей господин Алек Василиаде, натягивая ка голову одеяло.

Одна из дверей осторожно приоткрывается, и мужчина средних лет, атлетического сложения, подчеркиваемой серебристыми висками, выходит во двор. Он подозрительно оглядывается и осторожно направляется к душу.

— Доброе утро, господин Барбу! Как изволили почивать?

Скрипнув зубами и издав странный звук, который, при доле снисходительности, можно принять за ответ, Барбу Габровяну, после короткого колебания, еще поспешнее продолжает свой путь. На минуту смутившись, Габриэлла следует за ним пружинистым шагом. Но…

— Целую ручки, мадам Попа! Какие же мы стали ранние птички! Такой, дай ему бог здоровья, голосок у этого ребеночка! А какой был тихий двор, какие интеллигентные люди! Как почивали? А у меня сегодня большая радость: видел во сне своего братца, который, бедняжка, умер три года тому назад.

Очаровательно улыбаясь, Габриэлла Попа кидает через плечо многообещающий взгляд:

— А я, господин Мирча, думала о том, как кстати пришлась бы мне пара тех славных таблеток, которые вы продаете у себя в аптеке.

Мирча Пырву по профессии — аптекарь, по происхождению и призванию — житель города Фокшань. Профессия и место рождения наложили печать на весь его облик: довольно высокий, с намечающимся брюшком и небольшой лысиной, напоминающей тонзуру францисканского монаха, он никогда не является без любезной улыбки на круглом лице с маленьким носом и неизменными очками.

— Что это вы, братцы, очередь к душу устроили? Наверняка Габровяну и сегодня оказался первым. Да, черт возьми, быстрота и натиск! Целую ручки, мадам Попа. Очаровательны, как всегда.

— Я как раз говорила господину Пырву, как кстати было бы нам его снотворное…

— Ну что вы! Смеетесь, ей богу! Чтобы вы-то, йог и вегетарианка, прибегали к этим губительным таблеткам? Разве вы не знаете, что пилюли вредят фигуре?

— Ох, господин Димок, — воркует Габриэлла. Вы меня разочаровываете. Ведь вы же врач.

— Стоматолог, мадам! Это — совсем другое дело. Привет, господин Барбу! Опять вы обвели нас вокруг пальца.

Завернутый в полотенце человек, к которому он обращается, кидает на него беглый взгляд и удаляется с величественным равнодушием. Пользуясь минутой замешательства, вызванной появлением Габровяну, Нае Димок, ладный мужчина, стоматолог и весельчак, быстро входит под душ.

— Господи боже мой, опять всю воду выпустит! — тихонько жалуется Мирча Пырву.

— Вы ведь мужчина, скажите же ему что-нибудь! Это нахальство! — вступает возмущенная его поведением Габриэлла.

— Что же мне сказать? Он человек дородный, да к тому же, кажется, и вспыльчивый. Таких лучше не трогать….

— Ох, господи, кто заставил меня приехать в эту гнусную дыру?

— Судьба, мадам Габриэлла, судьба! Впрочем, здесь было довольно-таки приятно, пока не появилась мадам Олимпия с ангелочком…

Из «душа» все громче доносится голос Димока, упрямо повторяющий припев последнего шлягера музыкального ансамбля Бони М. Стоя у летней кухни, хозяйка, мадам Дидина, решительно вмешивается:

— Господин Димок, потише, ребенка разбудите!

Диалог на высшем напряжении завязывается между хозяйкой и гостем, время от времени прерываясь репликами Габриэллы и Мирчи. Похоже, что хозяйка взяла верх, потому что Димок, отказавшись от Бони М., продолжает мыться молча.

— Если бы мой Тити был здесь, он бы навел порядок! — взрывается Дидина, шумно, как паровоз, двигаясь по двору.

— Как чувствует себя господин Петреску, мадам Дидина? Кажется, вы вчера были в больнице? — вежливо интересуется Мирча Пырву.

— Лучше, господин Мирча, но легкие — это не шутка, ему нужен уход и покой… а он, бедняга, целый день в трудах, минутки не посидит. Я уж ему говорила: брось ты это все к лешему, ведь…

— Как, у него и с легкими не в порядке? В деревне говорили, что его лечат от алкоголизма.

Будь они прокляты эти сплетники, и тот час, когда их матушка родила. Тити за всю жизнь не проглотил ни капли спиртного! Вы его не знаете, потому как приехали впервые, но спросите господина Барбу или мадам Олимпию, они вам скажут…

— Я тоже жду-не дождусь, когда смогу с ним познакомиться, мадам Дидина, посмотреть на такое чудо: мужчина, который за всю свою жизнь не взял в рот ни капли спиртного! Барышня Габриэлла, извините, что я прошел вперед, но мне не хотелось прерывать вашего приятного разговора с Мирчуликой, — с легкой иронической улыбкой говорит Нае Димок.

— Доброе утро, товарищи! Прав был наш великий поэт Топырчану, когда говорил: «Мой летний дом — в деревне!» Только здесь можно почувствовать пульс природы, ощутить почву…

— Не спешите, дядя Панделе, сейчас всего семь часов. Лучше лягте-ка в шезлонг да немного позагорайте, ведь вы белый, как брынза.

— Товарищ Димок, давай, дорогой, сыграем в нарды, пока моя жена на проснулась.

— Нельзя шуметь, дядя Панделе. Мешаем «ангелочку». Запрещено мадам Дидиной.

— Ну и беда с этим ребенком! И так будет каждое утро? У меня, знаете ли, ответственная работа в Министерстве сельского хозяйства. Мой отдых — дело государственное. В таких условиях моя будущая трудоспособность снизится. Нужно проанализировать положение, серьезно поговорить с матерью ребенка…

Цинтой продолжает свое выступление на тему: «Мать и дитя в современном мире», обращаясь к аудитории, представленной одним Пырву. Габриэлла быстро входит под «душ», а Димок, держа в одной руке огромную чашку кофе, другой листает газету. Речь Цинтоя прерывается какими-то горловыми выкриками, несущимися из дома.

— Это еще что такое? — испуганно спрашивает Цинтой.

— Не пугайтесь, дядя Панделе, это господин Барбу. Занимается каратэ. Сейчас проходит психическую подготовку. У него — целая теория о дуновении духа, которое объединяет дыхание индивидуума с мировым дыханием, стремясь слить силы мира и индивидуума. Дело не шуточное, — учение Зен!

— Зен — не зен, только когда же нам, наконец, удастся выспаться?

— Американцы говорят: поменьше сна, побольше секса, — вот секрет долгой и счастливой жизни. Примерно так оно звучит в вольном переводе.

— Шумите с самого утра, господа! — раздается резкий голос Моны Василиаде.

«… брое утро!» «Целую ручки!» и «Доброе утро, товарищ Василиаде!» — откликаются трое находящихся во дворе мужчин.

— Кто-нибудь едет сегодня в Мангалию? Мне нужен хлеб и масло!

— Я вчера слышал, как молодые люди говорили, будто они собираются. Но наверное не знаю, сегодня ночью они вернулись довольно-таки поздно, — с готовностью сообщает Нае Димок.

— Извините меня, пожалуйста. Очень жаль, но мне надо