алабамовскую.

Действом гитарист хороводил, на его бензине карусель закручивалась. Да и кому заводилой быть, когда всех музыкантов — ты да я, да мы с тобой? Вот и крутился за себя и за того парня, пластался чернорабочим на бемольной ниве, самые поддонки из темы вытаскивал, вел мелодию за руку, по досточке-по жердочке, в спину подталкивал, если норовила забуксовать, разворачивал манекенщицей, то одним боком, то другим, а то и на голову поставит; да и это еще не всё! она и не на это еще способна! — задерёт ей юбку среди долины ровныя — дывытеся.

Всё в его власти, кто понимал. А кто не понимал — не для того и печь топлена.

— Интересно девки пляшут.

— А то! Джазик, — ласково сказал Лёлик. — Видишь, как кувыряет? Музончик-то: и Козел на саксе. Вертила такая, — добавил он уважительно. — Как ни зайду — всё играет, всё играет, игрун. Как только жене не укачало? И целыми-то днями. И пилит, и пилит. И зудит, и зудит. Пила ты заводная. В восемь утра захожу: с голой жопой посреди комнаты — ни до чего, — Эл ди Миолу, видите ли, подбирает. «На работу, — говорю, — чего не идёшь, идол?» «А ну ё во влагалище, работу вашу, поиграю-ка лучше».

— И что? Я с похмела тоже стахановец. В другой день только и думаешь: скорей бы война что ли: сдаться в плен да отоспаться. А после пьянки, ну, как крестьянин — ни свет, ни заря. И лежать не лежится, и делать ничего не делается. Как придурок, ходишь оттуда-сюда.

— Да ладно б с бодуна. Ему поиграть захотелось! Понял! И хоть ты кол на голове теши. И будет играть! И никто не указ! А наиграется — тоды уж и на работку соберётся.

— Это где ж такая работка замечательная, ходи-не хочу?

— А вот, едрешкин шиш, — хитро сказал Лёлик. — Это вам не в институтах институтить. В такие места всякий халам-балам не берут. Пенисом-то груши обивать. Да ладно б сидел, попандопуло, «козла» заколачивал, как люди. Нет ведь! Ищи-свищи. «Где-то здесь болтался. Вань, ты не видал?» «Да токо что был», — передразнил Лёлик. — Хераньки там «был». Бабке своей расскажи. «Был» он. Жди! «Был». Сейчас! Разбежался.

— Молодец, — похвалил я. — Правильно. Нехуй.

— Пришел может, показался, да и огородами домой — совершенствоваться. На гитарке колбасить. Но зато и играет же, подлюга, не отнять — Сантану один к одному завинчивает. Нотка в нотку. Пальчики оближешь.

Выковыряли из пачки по сигаретке. Закурили. Дым уже из ушей хлещет. Зато аппетит не нагуляешь.

Помнится, в детстве голоштанном, застукал нас сосед, дядя Костя, за курением, ну и пацана своего, естественно, с папиросой. Развел руками — что тут поделаешь? «Кури, — говорит, — Витька. Кури. Меньше съешь».

— Не, не слабо играют. Не слабо, — цыкнул Лёлик дырявым зубом.

— А кто спорит? Там труда до ибеней мамы вложено.

А эти, ну не успокоятся никак — модуляцию сделали, еще, еще одну, гитарист на джазовые мотивы исподтишка выплыл, стал кляксами аккордов облицовку лепить. И как-то вежливо всё: то ли вступление никак не закончат, то ли коду разворачивают — так, пылят себе, не торопясь, босиком: ни ждать, ни догонять. Профессионализмом пахло, школой.

— Такие кривули… Ишь ты поди ж ты. Мне в такую каракатицу пальцы ни в жисть не вывернуть. Он нигде не учился? Посмотри-ка, что делает, нахал.

— Маэстро-то? — зевнул Лёлик. — Учился, кажись, в собиновке, гусляр херов. На балалайке что ли. Иль домре. Светит месяц, светит ясный. Где еще тебя научат? Да и не закончил вроде.

— А что так?

— А история там гнилая какая-то. То ли выгнали его, то ли самому пришлось. То ли он шинельку замарьяжил, то ли у него. То ли еще какое хорошее. Долго ли? Атмосфера-то, — скривил губы Лёлик, — творческая. Если у них в общаге, белым днем, на подоконнике в коридоре бараются. Что тогда ночами творят, искусствоведы? я на скрипочке играю, тили-ли да тили-ли?

— Белым днем?

— Не черным же. Сам видел, потому и говорю.

— И что?

— Залетел, видимо, с какой-то лажей, ну и… — Лёлик со значением посмотрел в потолок. — Пой, ласточка, пой.

— Да-а, Лёля.

— Чего?

— Да-а. Не ожидал я от тебя.

— Пошел ты, — презрительно сказал Лёлик, — с подмандонами своими.

— Нет, серьезно. Ты признайся мэни, ты пошехон, да?

— Да. Пошехон. Пошехон! И что?

— Ты бы себя со стороны послушал: в кине, на первом ряде, в бордовом пальте, с соплей на губе. То-либо-нибудь-таки-ка.

— От винта, — сказал Лёлик спокойно. — Достоевский хренов.

— А я здесь причем? Во дает!

— А хули ты натигрился? Что мне? сплетни ходить собирать? Странные люди, нет? Иди и спроси, если тебе больно надо.

— Ты чего?

— Да ничего. Это ты чего. Не понравилось ему, видите ли. Правильный какой. Ты сначала сыграй вот так. Видишь, как люди играют?

— Да уж не мы: однажды лебедь раком щуку.

Народу нет, хабар не катит, энтузиазма ноль — музыкантов можно понять. Ары, в Утюге, в такой ситуации, обычно песню из фильма «Путь к причалу» исполняли. «Если радость на всех одна, на всех и беда одна…»^[3]. Бом-бом.

Раз сыграют, два сыграют.

Семь раз сыграют.

С чувством, не спеша, с расстановкой — кушайте на здоровье. Глядишь, кто-то не выдержал, идет — «Чао, бамбино, сорри» заказывать, или «Белфаст»^[4].

Эти по-другому. Эти в кайф уходят. Для сэбэ. Да и для кого здесь? Для насосов?

Лабухи лабают.

Голодяево внимает.

Вышивал он качественно, лихо выпиливал, ничего не скажешь. Звучок сочный, оттягивающий, хотя и без всякой приставки. Гитара — самопал, и причем явный, без претензий на фирму: на деке темброблоков куча на электровыключателях, на грифе лады белой краской замазаны, топорно так — чем хуже, тем лучше. Краска на ладах наполовину стерлась, гриф внизу в проплешинах, до голой деревяшки стёрт, и дека такая же, насквозь у съёмников обшкрябана. Работящая гитарёшка. Не лентяйка.

Бас еще, да барабан — и вся, тирлим-бом-бом, музыка. Втроем, как везде — деньги лучше делятся.

В этих делах не количеством берут, здесь главное, чтоб аппарат звучал, мощей давил, объемом, а работать всем места хватит: и гитаристу пахать надо, и бас посложнее придумать, а барабанщику тем паче — всё на нем, каждую дырку собой закрой.

Лёлик, проныра, в этой канители успел уже все углы облазить: нет в городе, да думаю и в окрестностях, такого злачного места, даже самого поганенького, где б он не побывал, спелеолог. Исключительные способности в данной области. Пиво в незнакомой местности с закрытыми глазами найдет и кратчайшим путем к цели выведет. Не знаю, есть ли у науки объяснение — что это? Может, всепоглощающая страсть, может, пунктик такой у человека. Все мы немножко лошади и ничто человеческое нам не чуждо. Некоторые вообще ходят навоз нюхать. И что теперь? Одному титечки пощупать — в