расскажет.

И выйдя на площадку, с которой поднималась на палубу винтовая лестница, он громко крикнул:

— Михайло, поди-ко сюда! Поди на минутку!.. Вот пущай сам скажет.

Михайло явился в одно мгновение. Он, очевидно, играл в трынку с приятелями, так как в руке у него были засаленные карты. Это был здоровый, молодой, с наивнейшим, почти детским лицом, парень. Босыми крепкими ногами, высовывавшимися из коротких ситцевых, розового цвета, панталон, он, как птица, вспорхнул по железным ступеням лестницы и, распоясанный, стал перед хозяином, видимо торопясь поскорей уйти, чтобы продолжать игру. Вся фигура его и выражение лица говорили, что игра — "в разгаре" и что игроки "в азарте".

— Чиво? — поспешно спросил он.

— Поди сюда, поди поближе,

— Говори: чего?.. Я и тут слышу.

— Да подвинься в каюту-то, столб этакой! Успеешь отыграться. Поди, расскажи господам, как ты старика убил.

— Тьфу, ты!.. зачем звал. Я думал… Эка нашел разговор!.. Стану я…

И парень быстро направился на лестницу, но буфетчик захватил его за рубаху.

— Стой! Погоди минуту… Что ты, пес этакой? Ведь тебя честью просят.

— Есть чего… пустова вспоминать.

— Для чего тебе вспоминать?.. Ты расскажи, как было дело-то. Ты у купца, что ль, жил в ту пору?

— Чего жил? Только что в тот день на место к нему стал, а даже нисколько еще не жил…

— Ну, ну стал… Ну как дальше?

— Ну, а дальше больше ничего… Стал к нему на место, значит, караулить дрова… У купца-то дровяной двор был, может на несколько сот али тыщ… Миллионщик купец-то.

— Где дело-то было? Где купец-то живет?

— В Москве… В Москве жил… Вот я прямо из деревни к нему и попал… Что мне тогда? Почитай и шашнадцать годов не вышло… Попал я к нему, он и говорит: "Смотри, мальчонка, будешь стараться — награжу, а будешь ворам потакать — произведу по-свойски. Похвалы у меня на это нет, а прямо разобью всего вдребезги. А коли ежели будешь стараться, через месяц прибавку дам. Не спи, бает, по ночам, глаз не смыкай и, как завидишь вора, дуй его по чем ни попало!.." А допреже того у купца всё дрова воровали разные прочие жулики. Ну вот я и слухаю его… А как мне не слухать? Не от сладкого в город-то идем. Попало место, надо стараться, чтобы как лучше, чтобы хвалили да денег побольше давали, а не то чтобы ругали или били. Ну вот и стал по наставлению его думать. Уделал себе дубину — из дров вытащил этакую штуку в тринадцать четвертей, с корнем попалась. Обладил, значит, обчистил, приспособил; пришла ночь, надел полушубок и пошел… Ночь осенняя, темная… Ходил, ходил, слышу — шевелится. Окликнул, не говорит. Думаю: притаиться хочет; я подошел, да и долбанул его смаху, стало быть сбоку, да еще раз сверху вниз тоже стеганул; он и запищал, как заяц. Н-ну, опосля того я было потыкал его комлем-то, потыкал этак-то; ночь темная, ничего не видно, только что-то мягкое… А голосу не подает… Ну, как не подал он мне голосу, пошел я к хозяину доложить… Хозяин-то еще не ложился… Пришел я к нему. "Вот, говорю, никак вора и пришиб. Кто-то, говорю, округ дров шабаршил, а я его и долбанул… Ну, гласу, говорю, не подает, а только что запищал было малость по-заячьи"… Н-ну, хозяин позвал кучера, велел пойтить с огнем посмотреть, что там такое..-. Пошли… Ну и видим — человек нищий… А я чем виноват? Мне сказано — бей! Разве я могу ослушаться? А ежели он бы украл, тогда как?.. Тогда, может, меня бы…

— Да ну тебя!.. Ты говори дело, а не рассуждай. Говори, что было дальше…

— А дальше было, что как оглядели мы человека… одним словом, голова расшиблена, и рука болтается… Вспомнить даже нехорошо, перед богом!.. Ну, оглядели; кучер и говорит: "Надо хозяину доложить". Пошел я к хозяину и говорю: "Так и так. Расшиб человека…" — "Неужто до смерти?" — "Так точно…" Ругал-ругал он меня; говорит: "Иди, объявись в части". Ну, пошел я опосля того в часть… Искал-искал участка — пропади он — насилу нашел. Пришел, все спят. Ждал, ждал, наконец того, выходит какой-то… Стал меня увспрашивать: "Зачем?" Я говорю: "Так и так. Пришиб человека". Ну, рассказал ему — что мне? Нешто я виновен? Что мне его бить-то?.. Рассказал. Ну он записал. "А дубина, говорит, где?" — "А дубина, говорю, там в куфни осталась". — "Пошел, принеси дубину! Она также требуется". Пошел. Принес им. Отдал. Ну, посадили в темную. Поутру связали руки, повели в другое место. Опрашивали. Ну, что у меня спросят, то я отвечал. Через два месяца суд был. И опять все то же. "Ты убил?" — "Я". — "Как?" — "Да вот так: сначала, мол, в бок, должно быть, я его — ну, а потом по темю". — "Чем?" — "Дубиной". — "Признаешь?" — "Она самая". — "Виновен ли ты?" — "Чем я виновен? Сказано, бей! — я и бью… Нам что прикажут, то мы и исполняем"… Подумали, посудили, писали, говорили, потом вышли и говорят: "Ну, ты не виновен, ступай!" Ну, я и пошел…

— А купец?

— Купца было тоже притянули, только он говорит: "Как же не караулить? У меня в дровах капиталы… Воровство беспрестанно… Полиции не дозовешься… А почем я знал, что он эдак караулить будет?.." Ну а я-то почем знал, что там такое? Слышу — шабаршит, я его и хлестнул… Так и вышло дело: и я не виновен, и купец не виновен… Ну только, жид эдакой, не взял меня к себе потом. "Ты, говорит, больно уж сурьезно взялся служить. Я тебе только посулил шесть целковых, а ты и то уж человека убил; а как я тебе деньги-то в руки дам, так ты, пожалуй, и не таких делов наделаешь с дубиной-то своей!" Взял солдата, а меня отослал… Вот жид какой!.. Ну, чего еще вам?

— Все нешто рассказал?

— Все… Ничего больше не надо?

— Ну, коли все, ступай!

Малый вихрем взвился по лестнице; а буфетчик вновь принялся за рассуждение.

— Вот как вышло, — сказал он. — Кажется, уж как бы не заточить парнишку наглухо: убил и голову расшиб — все явно, а разобрали дело, вникли, обсудили, ан человек-то и оправился… Вот про то-то я и говорю: коль скоро ежели человек виновен, то ты его накажи; но ежели человек хотя бы и видимостью был злодей, то ты его оправь, а невиноватого наказывать — по-моему, не есть справедливость… Так я думаю…

— Н-да! — проговорил тот купец, с которым буфетчик главным образом вел беседу, вылил из бутылки в стакан остатки пива и прибавил: — Оно бы посправедливее-то лучше бы было… то есть… поступать. Дай-ка еще бутылочку!

Буфетчик откупорил бутылку, отвертел со штопора пробку, приткнул ее на старое место и, выйдя из буфета, принес и поставил ее перед своим собеседником. В это время с другого дивана поднялся и встал, расправляя ситцевую рубашку на огромном животе, другой из проезжавших купцов, человек добродушного вида и исполинского роста. Поднявшись, он взял буфетчика за руку, повыше локтя, и с тонкою улыбкой на лице проговорил:

— Ну, а мужик-то, почтеннейший господин, он-то как