ЖЕСТОКОСТЬ

БАРРИ МАРТИН Верность материнскому завету

28 мая

Никак не могу сказать, чтобы события сегодняшнего дня оказались вполне заурядными и совершенно бесцветными. Достаточно упомянуть хотя бы то, что именно сегодня я совершил первое в своей жизни убийство и теперь просто не нахожу себе места от переполняющей меня гордости. А что, каждый ли может похвастаться подобным достижением?

Чуть позже, когда я восстанавливал в памяти события этого дня, меня всякий раз поражала одна мысль: как же просто все оказалось. В жизни никогда бы никому не поверил, если бы мне кто сказал об этом раньше, — однако так оно и есть. Дело как дело, не труднее любого другого. Как и везде, самое главное здесь — соответствующим образом настроиться, а потом все покатится как по рельсам.

Что касается лично меня, то настраиваться я начал, можно сказать, с самого утра, как только открыл глаза и встал с постели. Правда, после этого пришлось изрядно помучиться в томительном ожидании вечера, когда сгустится темнота и можно будет выйти на улицу в поисках подходящей жертвы. Сразу признаюсь, что эта часть мероприятия оказалась наименее приятной, если не сказать попросту скучной. Ну представьте себе, что это такое: бродить по улицам и подыскивать себе жертву. Или стоять где-нибудь, притаившись в темной подворотне, и постоянно подогревать себя мыслями о том, что, дескать, вот сейчас мимо пройдет кто-то такой, с кем тебе хотелось бы сделать «это». Я так извелся в ожидании подходящего момента, что под конец меня чуть было не стошнило от мучительного напряжения и досады.

Маманя постоянно твердила мне, чтобы я ни в коем случае не имел дела с «такими девицами». Послушать ее, так получается, что девушки вообще создания порочные, греховные и мерзкие, ну а уж «такие» и подавно. Уверен, что маманя, будь она жива и узнай о моих подвигах, стала бы по-настоящему гордиться мной.

По правде сказать, одного-единственного взгляда на эту, с позволения сказать, «девушку» было достаточно, чтобы понять, какое зло, какой порок она собой олицетворяла. Маячит у перекрестка — руки в боки, ресницами искусственными хлоп-хлоп, а сама прямо дымится исходящей от нее скверной.

Да и комнатенка ее тоже оказалась под стать ей самой — такая же дешевая, неприбранная, замызганная какая-то. Точь-в-точь как в кино показывают всякие притоны разврата. Вдобавок ко всему мне пришлось стоять и терпеливо ждать, когда же она наконец разденется, скинет с себя все свои мерзкие причиндалы: блузку, юбку, лифчик, трусики. А потом предстала передо мной в чем мать родила, но с каким вызовом, с какой хлещущей через край наглостью!

Разумеется, я старался не смотреть на нее, пытался отвлечься, но, признаюсь, не получилось. Просто не мог отвести глаз. Наверное, все дело было в ее похотливой развращенности — именно из-за нее я чуть глаза не сломал. Но зато уж потом отыгрался за все свои мучения: подхватил со стула один чулок, и не успела она и слова сказать — куда там закричать или вырваться из моих объятий! — как тут же обмотал его вокруг ее гадкой тонкой шеи.

Знали бы вы, какое непередаваемое чувство восторга испытал я в тот момент, слыша ее бессвязное, хриплое бормотание и продолжая все крепче стискивать удавку. Глаза девицы готовы были выскочить из орбит, а лицо и вовсе чуть было не лопнуло от натуги; язык протиснулся между губами, раздвинул их, вывалился наружу, и с его кончика на подбородок стекла капелька густой слюны.

Ну что ж, дело сделано, теперь уже это грязное создание никогда не сможет заниматься своим мерзким, гнусным, отвратительным ремеслом! Одной шлюхой меньше, вот так!

29 мая

Ночью я спал как убитый, а утром проснулся бодрый, свежий, прекрасно отдохнувший. События минувшего дня позволили мне хорошенько расслабиться, избавиться от лишнего напряжения, которое постепенно скапливалось на протяжении нескольких последних недель. Ну а после второго убийства, которое я совершил не далее как сегодня, самочувствие мое и вовсе стало лучше некуда.

Эту особу я повстречал в пивной. Подыскал себе местечко за столиком в дальнем углу зала, тогда как она устроилась у стойки бара, прямо посередине. Так и сидела — в ярко-красном плаще с огромным черным меховым воротником, резко контрастировавшим с ее обесцвеченными какой-то гадостью, почти белыми волосами, красивой волной уложенными на голове.

Так она там и сидела, беспрестанно вертя головой из стороны в сторону, пока не встретилась со мной взглядом. Я тут же отреагировал, подмигнул ей и словно ненароком вынул из бокового кармана бумажник. Естественно, она тут же заглотнула наживку, и я понял: птичка, можно сказать, в клетке. Лениво соскользнув со своего высокого табурета, она небрежной походкой пересекла бар, подошла к моему столику и неожиданно опустилась рядом со мной, причем настолько близко, почти вплотную ко мне, что я даже невольно вздрогнул. О, если бы она только прикоснулась ко мне, хотя бы кончиком мизинца дотронулась до меня — не знаю, что бы я тогда с ней сделал!

Поговорили мы с ней, впрочем, совсем недолго, потому как она довольно скоро прямо предложила мне пойти к ней домой. Меня словно кипятком окатило — я сразу стал возбужденно предвкушать, как и что я сделаю, едва только доберусь до нее. О, я с ней такое сделаю, такое сотворю — и все это в память о любимой мамане. Пусть старушка лишний раз порадуется, узнав, что я отнюдь не забыл, что она мне столько раз повторяла, о чем без умолку твердила.

Оказавшись у себя в квартире, девица эта не стала зажигать верхний свет, а ограничилась одной свечой, стоявшей рядом с кроватью на туалетном столике. При этом еще сказала, что, как ей показалось, слишком уж я нервничаю, и потому, как ей опять же кажется, будет намного лучше, если «все» произойдет при свечах. Ну надо же, такую чушь спороть. Оказывается, я волнуюсь! Знала бы она, что если я и нервничаю, то исключительно потому, что мне омерзительна сама мысль вообще быть с ней рядом, не говоря уже о том, чтобы заниматься подобными вещами.

В какой-то момент я пожаловался на сильную жажду и, встав с постели, прошел на кухню якобы для того, чтобы налить стакан воды. Едва я там оказался, как тут же увидел на кухонном столе консервный нож. Взяв его и заложив руку за спину, я вернулся в спальню.

Как и первая, эта тоже уже разделась догола и лежала сейчас, бесстыдно раздвинув ноги и легонько поглаживая ладонью нижнюю часть живота, к тому же похабно, совершенно бесстыдно ухмыляясь мне. От пламени свечи по всему ее телу плясали длинные, дрожащие тени, но сама она, похоже, так и не замечала, что у меня в руке что-то зажато — вплоть до того мгновения,