в плен было много хуже, чем погибнуть в бою – и Гелий, хотя единственный из отряда, кто не был на фронте, хорошо знал, как надлежит поступать бойцу революции даже в самом последнем случае:

Отряд шел по полям и дорогам, заходя в деревни и села; если первые дни больше занимались пропагандой, организовывали беднейших в комитеты и артели, учили крестьян грамоте, лечили, даже помогали в полевых работах – то когда урожай созрел, главным и самым важным делом стала заготовка хлеба для городов. Однажды пришлось отбиваться от налетевшей из леса банды; встретив дружный отпор и оставив несколько мертвых тел, нападающие так же быстро исчезли. В отряде один из бойцов был ранен пулей в живот и в тот же день умер – его похоронили тут же, в поле у перекрестка дорог, поставив столбик со звездой, над которым комиссар произнес короткую речь. Еще двое были ранены легко – перевязавшись, они шли дальше в одном строю со всеми.

Когда-то здесь были хорошо обжитые края, но теперь всюду можно было видеть запустение: поля заросли травой и сорняком, никто не ездил через провалившиеся мосты и не чинил размытый ливнями тракт. Только что закончился август, жаркий и грозовой; настали первые дни осени – теплые и сухие. И это было хорошо – будет хуже, когда начнутся дожди, и ноги станут утопать в грязи, липнущей комьями к сапогам. В небе летели птицы, тянувшиеся стаями на юг.

– Скоро на месте будем – сказал товарищ Итин, достав из полевой сумки карту – шире шаг!

Это было обычное село, какие раньше много раз встречались на пути. Дорога переходила в единственную улицу, по сторонам которой были разбросаны дома, отгороженные заборами; с открытой тыльной стороны виднелись огороды; посреди возвышалась церковь с покосившимся крестом. Улица была пуста, однако из-за оград на подходивший отряд настороженно смотрели множество глаз; женщин и детей на виду не было.

– Что баб и малых прячете? – весело выкрикнул товарищ Итин, шагая впереди отряда – не бойся, мы свои, не белопогонники, не обидим. Айда все наружу – разговор есть!

Отряд остановился. На пустом месте возле церкви – потому что там единственно был простор. Стали собираться крестьяне. Заросшие бородами, все они казались Гелию на одно лицо. Иные были одеты в потрепанные солдатские шинели со старательно споротыми погонами. Женщины в низко повязанных платках держались позади, прижимая к себе детей. Когда все собрались, Итин начал говорить речь, которую Гелий слышал уже не раз – в деревнях, где они были раньше; однако он слушал с восторгом и вниманием – потому что слова эти были столь пламенны и правильны, что не могли оставить равнодушным любого, кто только сам не принадлежал к врагам, эксплуататорам и паразитам. А крестьяне молчали – на лицах их нельзя было прочесть никакого ответа.

– Всем сейчас трудно – завершил речь Итин – но надо делиться. Чтобы все по справедливости было – и горе, и радость чтобы были одни на всех. Не для себя прошу хлеб – для народа трудового. Для тех, кто на фронте за вас бьется, чтобы прежние порядки не вернулись – и для тех, кто оружие делает, по четырнадцать часов в холодных цехах, фунт хлеба лишь в паек получая, а иждивенцы – по полфунта, и то, если хватает муки в пекарнях. Было зимой: клепальщик один, с бронемашинного, на час домой отпущенный, нашел жену свою с двумя детишками три дня уже не евших ничего – свой паек хотел отдать, так жена не взяла, и детям не позволила, чтобы у мужа силы были на революцию работать, чтобы белопогонники проклятые не вернулись. Так и ушел клепальщик с хлебом в кармане, через неделю лишь сумел снова домой – а семью его уже схоронили! И не у него одного – у многих так было: по весне крапиву и лебеду ели, вместо хлеба, но знали, что лучше умереть, чем позволить господам проклятым вернуться и снова на шею нам сесть!

Крестьяне слушали молча. Топорщилась солома на крышах изб. Крестьяне молчали – словно надеясь, что если они не согласятся, то отряд уйдет, оставив их в покое.

– Что молчите, сволочь! – не выдержал матрос – время сейчас такое, что кто не с нами, тот за врага: никому нельзя в стороне! Добром не хотите сдать излишек положенный – так будет по-нашему: сами все возьмем, что найдем! За мной, ребята!

Все было, как в других деревнях. Бойцы осматривали дома, сараи, погреба; зная, где обычно делались тайники, они находили мешки с зерном и мукой, картошкой и репой, несли на свет крынки с молоком, маслом и сметаной, яйца и кур, даже копченые окорока и колбасы. Крестьяне смотрели молча и угрюмо, но никто не смел сопротивляться хорошо вооруженному отряду. Одни лишь дворовые псы пытались вступиться за хозяйское добро – их откидывали в сторону прикладами и сапогами. А самых злобных – пристреливали, или докалывали штыками. По всей деревне слышались одиночные выстрелы и собачий вой.

– Ты прости, комиссар, что я вперед тебя – сказал матрос – я в прошлом еще году за хлебом ходил, и знаю: пока мы им речь, кто-то тишком да тайком по домам, успеть что спрятать получше. Скорее надо, а лучше сразу, с налета – и по амбарам, чтобы опомниться не успели. А кто несогласный – выходи! Сразу того в расход и спишем, как элемент безусловно враждебный!

И матрос удобнее перехватил винтовку.

– Может, так и легче – согласился товарищ Итин – да только не один хлеб нам здесь нужен. Если мы не просто власть, а еще и народная – надо, чтобы мужики эти хлеб давали не силе, а правде нашей подчиняясь. Чтобы – душой всей за нас встали. Силой любой может – и правый, и враг. А правда на свете одна – наша.

Дело было почти закончено; оставалось лишь мобилизовать достаточное число подвод с возчиками и лошадьми, чтобы под охраной доставить собранное на ближнюю станцию железной дороги. Однако уже было время думать о ночлеге. Собранные продукты были тщательно сосчитаны, переписаны и заперты в крепкий амбар, выставлены часовые, которым товарищ Итин сказал:

– За провиант – головой отвечаете. Чтобы ни крошки не пропало. Я захочу если себе что взять – стреляй в меня.

Отряд привычно располагался на постой – часть бойцов разместилась в домах побогаче, прочие же