говорю. — Я не уполномочена говорить ex cathedra ничего такого, что может иметь хотя бы отдаленное значение.

— Ex cathedra, — смеется. — Я думал, ты как раз уполномочена — мы, католики, своего видим издалека.

— Может, вы здесь и видите, — говорю, — а я что-то не очень.

— Я тебя научу, — говорит, — Если увидишь человека, который ведет себя так, будто за ним все время следят, знай — это католик. Все католики с детства верят, что Бог своим всевидящим оком постоянно наблюдает за ними. Не можешь жопу подтереть, чтобы Он не подглядел, — смеется. — Мы с самого рождения под надзором, что нам до ваших телекамер на деревьях и фонарных столбах, что нам до спутников-шпионов — мы-то знаем, без Него, и воробей не пролетит.

— Если собираешься мне проповедь читать, дай хотя бы еще пива отпить.

Он любезно протягивает мне банку.

— А ты американка — я так и думал.

— Да уж немудрено, акцент ни с чем не спутаешь.

— Почему, ты могла бы быть из Канады, но когда ты попросила отпить, Я сразу понял — американка. Ты сказала «пиво», а не «лагер», и не сказала «пожалуйста», — он снова хохочет и забирает у меня банку.

— Как только они обходятся без тебя в дипкорпусе?

— Сам не знаю. Я там не был, — он находит это очень забавным. Затем его взгляд привлекает что-то, находящееся у меня за спиной, и улыбка медленно сползает с его лица. Я оборачиваюсь.

В парк входит группа из трех человек, как две капли воды похожая на те, что я постоянно встречаю на Ковент-Гарден: женщина, задающая вопросы, человек с камерой и третий, звуковых дел мастер, — это обычно подразумевает затянутый мехом микрофон размером с целый батон болонской колбасы. Я никогда не понимала, что все они делают на Ковент-Гарден, берут интервью у туристов, проводят опрос или готовят курсовую по телевещанию.

Они, не задумываясь, идут прямо на нас. Мой волосатый друг приосанился и банку с пивом поближе к телу прижал, как бы защищая. Неужели думает, попросят глотнуть? Я в шоке — в центре гораздо больше народу для интервью. Вот, значит, до чего дошло. Что они надеются здесь найти? Я смотрю на волосатика и думаю, может еще раз проявит проницательность, но он пожирает глазами съемочную группу, а те устраиваются перед нами — ноль внимания на потенциальную агрессию, таящуюся в его лице.

— Здравствуйте, — приятным голосом говорит женщина. Она одета как телеведущая или думает, что одета как телеведущая, — стильное шерстяное пальто, приличная голубая блузка и грациозно закрученный вокруг шеи платок, темно-синяя юбка с разрезом. — У вас есть свободная минутка?

Звукооператор, тоже женщина, делает кислую физиономию:

— Нет, Молли, черт тебя подери, они сидят здесь, потому что очень спешат — ровно в полночь им надо быть на Лондонском мосту.

Молли невозмутима.

— Кит не умеет говорить о погоде. Светская беседа для нее непостижима. Она не смогла бы развлечь собственных гостей даже под угрозой смерти. Вы не ответите на несколько вопросов для новогодней программы новостей на первом канале Би-Би-Си?

— Думаете, кто-нибудь ее увидит?

Молли делает несколько отработанных жестов и мохнатая «колбаса» на штанге опускается прямо перед нами, а оператор — такой молоденький, похоже, только начал бриться — наводит на нас свой объектив, как будто это базука, а он учится из нее стрелять.

— Вы можете придвинуться поближе друг к другу?

Мы с волосатиком переглядываемся, и каждый остается на своем месте.

— Мы не будем ничего изображать, — заявляет он.

— Я и не прошу изображать, Я только хочу, чтобы вы оба попали в кадр.

— А-а, — волосатик подвигается ко мне вплотную. — Так бы сразу и сказали.

— Я так и сказала, — Молли поправляет свою гладкую лоснящуюся шапку крашеных хной волос — осторожно-осторожно, чтобы не потревожить ни пряди — и ныряет в камеру.

— В эти последние часы 1999 года, когда весь Лондон собрался на Трафальгарской площади, Стренде и обеих набережных Темзы, некоторые отчаянные смельчаки вознамерились испытать судьбу, рассмеяться в лицо смертельной опасности…

— Разве говорится не «искушать судьбу»? — ни с того, ни с сего говорит звукооператорша.

— Да ладно, потом продублируем, — говорит Молли, откашливаясь. — Рассмеяться в лицо смертельной опасности, бросить вызов, гм, тому, чего другие так боятся — а именно, остаться в стороне от людских глаз, которые помогут им не исчезнуть. Скажите, сэр, вы не боитесь исчезнуть или, может быть, как раз надеетесь на это? И если да, то почему?

— А? — волосатик растерянно смотрит на меня. — Что?

— Давай по порядку, Барбара Уолтерс, — говорит звукооператорша, начиная скучать.

— Барбара? — не понял волосатик. — Мне показалось, вы сказали, что ее зовут Молли.

Оператор начинает смеяться.

— Заткнись, — говорит Молли, не оборачиваясь. — Так, все по порядку. Вы не боитесь исчезнуть?

— Никогда не исчезал, даже не могу себе представить, как это бывает.

Женщина поворачивается ко мне.

— А вы, мадам?

«Мадам? Если есть на свете справедливость, то исчезнет она, а не я», — думаю я про себя, а сама специально смотрю себе под ноги:

— Я — фаталистка. Думаю, если мне суждено исчезнуть, то я исчезну, что бы я ни делала. А нет, так нет.

Молли наклоняется и заглядывает мне прямо в лицо, так что и мне приходится на нее взглянуть. У нее карие глаза с опущенными вниз уголками, веки тоже полуприкрыты, и это придает ей вид человека усталого и искреннего. В той части Америки, откуда я родом, женщины идут в тележурналистику, когда понимают, что карьера модели накрылась, в надежде покорить последнюю вершину — стать телеведущей. С другой стороны, возможно, Молли-то как раз пришла в тележурналистику, именно с тем, чтобы заниматься тележурналистикой. Она совсем не 90-60-90 — в моем районе, одном из самых неблагополучных в городе, где я раньше жила, сошла бы за второй сорт. За это она должна мне нравиться, но я чувствую одно только раздражение.

— Когда люди исчезают, — обращается она ко мне, четко проговаривая слова, как учительница, когда говорит «внимание, этот вопрос будет на выпускном экзамене», — как вы думаете, как это называется?

Я пожимаю плечами:

— Нирвана?

Волосатик сильно толкает меня локтем:

— Она сказала «исчезают», а не «пускают пулю в лоб».

Он запрокидывает голову и разражается в небо нечеловеческим хохотом. Через несколько секунд он понимает, что смеется один.

— Боже, как холодно, — говорит ему Молли. — Так куда они попадают, как вы думаете?

Он глядит на нее так, как будто не верит своим ушам.

— Куда они попадают? Суда же, куда попадает лопнувший мыльный пузырь, куда же еще?

— Так куда